Мила Лешева: Обрести крылья. Начало.

— Раз у тебя все готово, чего ты хочешь от меня?

— Ну, тарр-эррей потребует значительного расхода моих сил, а я предпочитаю без этого обойтись. Так что если ты дашь магическую клятву служить мне, твоя душа останется в теле. Подумай: это лучше, чем умереть, а врагом для своего народа ты станешь в любом случае. У тебя три дня на раздумья. Амулет на шее удушит тебя, если ты попробуешь обернуться или снять его самостоятельно. Не до конца, не надейся — он введет тебя в магический стазис, и я буду знать, что ритуал проводить все-таки придется. Останешься здесь, воду и еду тебе будут приносить. И да, оставляю тебе компанию, полюбуйся, на что ты будешь похож после ритуала!

— Зачем? Если там уже нет души, зачем мучить несчастного?

— Неуч! — восклицает колдун, — тарр-эррей вводит тело в стазис, из которого объект ритуала выходит только после объединения, так что ему все безразлично — а для тебя будет наглядным пособием. Ладно, увидимся через три дня. Рахх, сними с него цепи!

Чья-то тяжелая поступь, металлический звон — видимо, те самые цепи, скрип кресла, шаги. Затем, судя по всему, захлопнулась дверь и опустился засов, оставляя Эрвейна наедине с тем, что теперь являлось моим телом.

Время тянулось медленно. Я по-прежнему не могла пошевелиться, оставалось только анализировать услышанное. Итак, что мы имеем? Я попала в тело, которое было подготовлено для вселения души неким загадочным ритуалом. Все, что я могла ощущать — тело женское, это несомненный плюс, вряд ли я смогла бы вести себя адекватно в роли мужчины. Если тело и повреждено, то не фатально — колдуну оно нужно как сосуд для новой души. Судя по разговору, что вели здешний хозяин и его пленник, я тоже не человек, раз мы с Эрвейном из одного народа. Интересно… Похоже, у меня может появиться союзник!

Что еще? Язык я понимаю, следовательно, в теле сохранилась память, и не только телесная. Непонятно, как такое может быть? Ладно, спишем на ритуал. Странно, почему я больше ничего не помню о своем «реципиенте»? Или воспоминания придут потом? Скорее всего, да и колдун говорил о чем-то похожем.

Безумно хотелось двигаться, а еще меня начала мучить жажда. Это было жутко, ощущать себя слепой и безгласной пленницей в темнице тела. Боль постепенно стихала, хоть и оставалась сильной — не резкой, как будто рвутся все жилы, а тупой, словно на меня навалили кучу камней. Не знаю, сколько прошло времени, пока я вдруг не поняла, что могу открыть глаза.

Веки поднимались тяжело. Глаза болели, как будто в них насыпали песка, картинка плыла. Несколько раз моргнув, постаралась сфокусировать зрение. Наконец застилавшая его пелена рассеялась, и я принялась осматривать место своего заточения.

Откровенно говоря, я ожидала увидеть что-то вроде тюремной камеры, этакую небольшую каморку с решетками на окнах и соломой, брошенной на пол. Впрочем, тут я ошиблась — если бы не некоторые детали, это помещение вполне можно было бы принять за обычную комнату. Правда, комнату для аскета.

Окна, забранного решеткой, не было. Его вообще не было, никакого — видимо, мы либо находились под землей, либо пленникам окон здесь не положено. Довольно просторно, хотя и мрачно: темный камень стен, полов и потолка, тяжелый даже на вид грубо сколоченный деревянный стол, что-то вроде кресла из того же дерева. Лежанка у стены, похоже, была каменной. Судя по всему, я лежала на такой же — особо не было видно, повернуть голову я по-прежнему не могла. Чего-либо похожего на санузел я не увидела, хотя кто его знает, как у них тут все устроено. Мой сокамерник сидел в кресле, опустив голову на скрещенные на столе руки. Единственный источник света — тусклый шар на подставке — стоял на столе, не в состоянии разогнать тьму по углам комнаты. Словом, картина безысходности. На столе рядом с шаром увидела кувшин и поняла, что больше не выдержу — жажда уже мешала думать. Попыталась что-то произнести — безуспешно, губы все еще не слушались. Собрала все силы и застонала.

Никогда не видела, чтобы стон оказывал такое воздействие! Эрвейн очутился рядом со мной так быстро, словно телепортировался. Он склонился над моим — да, моим, плевать, чье оно было раньше — телом, и я увидела, как изумленно расширились его глаза:

— Эй, ты жив? Значит, колдун соврал? Или… Кто ты? Что ты помнишь?

Я пошевелила губами, но пересохшее горло не пропускало звуков. Мужчина оказался сообразительным — налил в стоявший на столе стакан жидкость из кувшина и попытался меня напоить. Наконец-то! Казалось, я никогда не пила ничего вкуснее. С каждым глотком я словно оживала.