Симона Вилар - Ведьма

Об Ольге он мог говорить сколько угодно. Даже перестал поглядывать наверх, где тень непонятную приметил. Княгиня Ольга… Очи у нее светлые и ясные, как звезды в морозную ночь, станом она стройна, как береза, косы у княгини русые и тяжелые, почти до колен свисают и красиво покачиваются, когда княгиня, словно лебедь белая, идет по хоромам киевского терема.

— Ох, и люба же тебе жена князя! — неожиданно с каким-то суровым осуждением заметил Малфутка.

Свенельд промолчал. Он не хотел, чтобы кто-то догадался о том, что он не только служит княгине, но и готов смотреть на нее до конца времен, а порой, когда улыбка касается ее вишневых уст, думает о том, как сладко было бы ощутить их вкус… ощутить упругость бедра княгини под скользящим парчовым платьем… Но это только его тайна, и ему не нравилось, что Малфутка столько чувств вложил в эти короткие слова: «Ох, и люба же тебе…»

А паренек неожиданно спросил, есть ли у Ольги дети от мужа ее, князя Игоря?

— Сын у них. Глеб, — ответил Свенельд. — Он живет в далеком Новгороде, где Игорь поставил его князем-наместником.

— Сколько же лет Глебу-княжичу?

— Глеба я видел позапрошлым летом, когда ездил в Новгород родню свою повидать. Хил и хвор сынок моих князей, а выглядит даже старше родителей: и плешь у него пробивается, и зубы гнилые. Да и не больно-то любят его новгородцы, такого неприглядного, а уж родители его словно соромятся, даже не вызывают на празднества в стольный Киев. Может потому, Что Глеб веру Христа принял, священниками в темных одеждах себя окружил.

— Христа? — брезгливо скривил губы Малфутка, даже сплюнул гадливо. — Ну, тогда все ясно. От этого Бога вся напасть.

Свенельд вспомнил, что древляне с особой неприязнью относятся к священнослужителям миролюбивого иноземного Бога. Хотел даже расспросить, за что такая немилость, да Малфутка уже следующий вопрос задал: есть ли у князей Киевских еще дети? Нет, ответил варяг. И в том их великое горе. Ибо при таком наследнике, как хворый христианин Глеб…

— Ясно, — кивнул каким-то своим мыслям Малфутка. — То, что детей у твоих князей нет, не диво. Они ведь живую воду пьют и хорошеют. Ты сам говорил, как красива Ольга. И вот что скажу, если не знаешь: пусть вода чудесная и дает молодость, да только за это люди платят бесплодием.

Для варяга это было новостью. Он задумчиво отвел от глаз светлые волосы, склонил голову. Так вот чем княгиня его за красу редкостную расплачивается… О горе, горе! Ведь нет для человека большей беды, чем потомства не оставить. А Глеб-то… Не такой должен был родиться сын у прекрасной Ольги Киевской.

— Откуда ты о бесплодии знаешь? — наконец спросил варяг внимательно глядевшего на него Малфутку.

— Это и так известно. Возьми Громодара нашего: он ведь стар очень, а все еще крепок и силен. Жен новых берет чуть ли не каждый год, а детей не имеет. Зато внуки его еще живы, но у всех уже седина в бородах. А потому могуч по-прежнему Громодар, что уже много лет волхвы водой чародейской его поят. Вот он и послушен им во всем. Даже согласился сгубить тебя, хотя порушил законы Рода, посягнув на гостя.

Так вон оно что! То-то Свенельд заметил нечто необычное в старосте селища Сосны.

— Не много ли ты мне сегодня поведал, Малфутка? — спросил варяг после продолжительного молчания. — Я, конечно, тебе благодарен и за мной не пропадет. Но скажу честно: ты словно мне служишь, а не своему роду.

Малфутка от этих слов засмущался, шмыгнул носом, отвел глаза.

— Как же я могу не служить тебе, если… Если… Ты ведь мужем моим первым был.

На мгновение варяг просто онемел. Смотрел на сидевшего по ту сторону костра Малфутку, и словно пелена спадала с его глаз. Эта тонкая ручка с девичьим браслетом, этот яркий пухлый рот… Тот же алый шарф на шее. И он вдруг вспомнил и понял, что смущало его в юном провожатом. Он узнал его… ее…

Два года назад, когда он останавливался на постой в селении Сосны, тот же Громодар прислал ему на выбор девок для услады. Девки хихикали, закрывались стыдливо рукавами, а у самих глаза весело поблескивали. Ведь им честь и удовольствие красивому витязю услужить. Свенельд тогда даже растерялся от столь богатого выбора и тискал по очереди то одну из красавиц древлянских, то другую… Вот тогда-то в дверь и вошла еще девка в нагольном полушубке. Войдя с мороза, стояла в сенях в клубах морозного пара, расстегивая петли одежки, оглядывалась, еще ничего не понимая. С головы ее на плечи сполз ярко-алый шарф, открыв растрепанную голову в темных кудрях. И такой красавицей она показалась тогда веселому, хмельному Свенельду, что он указал на нее рукой, пожелав провести ночь именно с ней. А чернявенькая красавица сперва все в стороне держалась, прижавшись к бревенчатой стене и натянув до самых глаз меховое покрывало. Но Свенельд ее из закута выволок, отослав других, чтобы не мешали. Сладко вспомнить, что потом было… Свенельд даже в купальских любовных гуляниях такой услады не испытывал, какую тогда со скромницей пугливой ощутил. Правда, пугливой она была недолго.