Михаил Ежов - Возвращение

– Тихо! Мы не знаем, кто он такой, этот Кертор, но зато хорошо знаем тебя. Ты убийца! Нам не нужна твоя помощь. Да и с чего бы ты вдруг стал о нас беспокоиться? Все знают, что ты не щадишь ни женщин, ни детей.

– Вам настолько безразлична собственная судьба? – крикнул Маркус. – Кертор убьет всех, кто попадется на его пути, неужели вы этого не понимаете?

– Мы попробуем договориться с этим Кертором, – сказал кузнец. – Быть может, он не такой безжалостный убийца, как Кир.

– Не может, – отрубил Кир. – Я знаю этого человека лучше, чем вы. Он не остановится ни перед чем, чтобы обрести кровавую славу разбойника.

– Убирайся! – побагровев, Кораф шагнул вперед и попытался ударить Кира, но рука последнего мгновенно перехватила руку кузнеца, и сильные пальцы Кира стиснули отцовский кулак так, что его кости затрещали.

– Не нужно говорить за всех, отец, – процедил сквозь зубы Кир. – Не хочешь – не надо. Становись на колени и покорно жди, когда тебе снесут голову. Я обращаюсь к людям, которые стоят за твоей спиной.

Крестьяне молчали, но на их лицах Кир видел сомнение.

– Дорога вам жизнь ваших детей? – спросил он, отпуская руку отца. – Хотите вы увидеть, как один за другим погибнут ваши родные? Кертор – разбойник. Быть может, он и оставит кого-то в живых, но ваших детей и женщин он угонит в рабство, а тех, кто станет сопротивляться, просто перережет, как овец. Я могу помочь вам избежать этой участи. Что вы скажете?

Однако жители Пеленара по-прежнему молчали, нерешительно переглядываясь. Они не были уверены, что могут довериться этому мрачному человеку, одно имя которого всегда внушало ужас и заставляло проклятия слетать с языка. Теперь же он стоял перед ними и предлагал помощь.

Кир выжидающе обвел толпу взглядом.

– Мы не позволим тебе вмешиваться в нашу жизнь, – прохрипел Кораф, потирая помятую руку. – Ты потерял это право много лет назад. Уходи!

– Дайте ему договорить!

Услышав этот голос, крестьяне обернулись и увидели молодого человека в белых одеждах жреца Амиры. Всмотревшись в него, Маркус почувствовал, как у него отвисает челюсть. Молодой жрец был точной копией Кира: те же темные волосы, густые брови, карие глаза, тот же нос, губы, волевой подбородок. Только кожа его была намного светлее, и взгляд был прямой, открытый и дружелюбный.

– А… это… кто? – промямлил Маркус, указывая рукой на жреца.

– Миран, – ответил Кир. – Мой… младший брат.

Они стояли друг напротив друга, братья, похожие, как две капли воды, и разные, как день и ночь. Белоснежные одежды Мирана так резко контрастировали с черными кожаными доспехами Кира, что рябило в глазах.

Молодой жрец медленно приблизился к старшему брату, не отводя взора от темной глубины глаз последнего. Оба молчали. Кир стискивал рукоять меча с той же силой, с какой Миран сжимал длинный резной жезл. Вокруг них повисла гробовая тишина. Глаза Мирана неожиданно расширились, и жрец негромко, но с невыразимой печалью в голосе произнес:

– Ты идешь по пути Тьмы и Смерти!

– Здравствуй, Миран, – помедлив немного, ответил Кир. – А ты, я вижу, встал на путь Света и Добродетели.

– Хватит! – снова вклинился Кораф. – Мы выслушали тебя, и теперь можешь убираться на все четыре стороны.

Но ни Кир, ни Миран никак не отреагировали на его слова, продолжая смотреть друг на друга.

– Значит, это правда, – проговорил Миран. – Ты действительно стал убийцей.

– Да. И случилось это давно. Ты прав, я иду по пути Тьмы и Смерти, и впереди меня ждет Утракар.

– Ты так спокойно говоришь об этом, – заметил Миран. – Почему?

Кир в замешательстве облизнул пересохшие губы. Он не знал, что ответить, и не был уверен, что, даже найди он нужные слова, его поймут.

Миран покрепче сжал в руке жезл.

– Почему?.. – тихо повторил он, глядя Киру в глаза.

– Убирайся вон! – взревел Кораф и сгреб старшего сына за ворот.

Кир резко вырвался и чудовищным ударом кулака в челюсть сбил кузнеца с ног.

– Заткнись! – рявкнул он, и в голосе его зазвенели стальные клинки ярости. В этот момент вся тоска по дому, что он копил последние годы, прорвалась наружу и хлынула из его груди безудержным потоком, вместе с внезапно вспыхнувшей злобой улетая к серевшим над головами небесам. Он ненавидел себя, отца, брата, Пеленар – за то, что они не хотели принять его, обнять, назвать своим. Сколько раз мысленно он проигрывал эту сцену, и всегда она казалась ему фальшивой – теперь он понял почему: он всегда подспудно понимал, что никто ему не обрадуется, и боялся признать это.