Саймон Браун - Рождение империи

Сквозь стоны раненых он услышал, как кто-то из нападавших прорычал приказ по-ривальдийски. Смысла сказанного Полома не понял. Вторая шеренга стрелков вышла вперед и подняла оружие. Полома осознал, что плачет. С его губ сорвался крик.

Неожиданно откуда-то справа донесся шум. Мальвара повернул голову.

Со стороны Цитадели на площадь выдвигались киданские поиска. Пикинеры увидели ривальдийцев, бросились вперед и с ходу ударили им во фланг: противник не успел перестроиться, чтобы открыть огонь, и моментально был смят атакующими.

Полома почувствовал, что вот-вот закричит от радости. Затем он увидел Кевлерена. Мальвара сразу понял, кто это такой. До Кидана доходили истории о людях из далеких заморских стран, которые практиковали магию Сефида.

У Кевлерена была необычно бледная кожа и волосы цвета воронова крыла. Он стоял позади ривальдийских пехотинцев в окружении личных телохранителей, наблюдая за бойней на площади. Когда появились киданские солдаты, Кевлерен схватил за шею стоявшую рядом с ним молодую женщину. Полома увидел, как та широко раскрыла глаза от боли. Из-под пальцев Кевлерена потекла кровь.

Под воздействием невидимой энергии у Поломы все внутри похолодело; воздух между ривальдийскими шеренгами и атакующими их пикинерами затрепетал. Все это было похоже на какое-то сизое марево над раскаленной жаровней. Со стволов огнестрелов срывались голубые языки пламени…

Полома не мог отвести взгляда от женщины, которую Кевлерен держал за горло. Жизнь медленно покидала ее тело, одежда пропиталась кровью. Мальвара не сразу увидел, как передние ряды киданцев внезапно охватило яркое пламя, но слышал крики умирающих и стук падающих на землю копий.

Серые облака вот уже десять дней висели над Вардарскими горами. Они разразились дождем над Омеральтом как раз в тот момент, когда похоронная процессия императрицы Хетты вышла из огромных желтых крепостных ворот столицы. Процессия растянулась на две мили; Кевлерены, их ближайшие домочадцы и наперсники – Акскевлерены, – и прочие важнейшие подданные Хамилайской империи направлялись к мавзолею, расположенному в ущелье в восточной части Хэссоули, ближайшего отрога Вардарских гор. Людям, наблюдавшим с городских стен, казалось, что плакальщики в черных одеяниях и паланкины буквально растворились под проливным дождем.

Во втором паланкине находился Третий Принц Мэддин Кевлерен, который с несчастным видом выглядывал из-за занавески, надеясь увидеть снаружи хоть что-то, что могло бы вывести его из уныния. Нельзя сказать, чтобы он испытывал глубокую скорбь по поводу кончины императрицы – она, конечно, помогла ему сделать карьеру, но в остальном мало обращала на него внимания, – однако настроение у принца было мерзким – как раз под стать холодному серому дню.

Мэддин почувствовал себя виноватым из-за того, что именно сегодня испытывает жалость к самому себе. Помогала лишь мысль о том, что он все же опечален смертью Хетты не меньше, чем кто-либо еще. Тем не менее, какой бы мудрой, справедливой и щедрой императрицей ни была Хетта, ее дочь Лерена станет править не хуже – а может, даже и лучше. Старая императрица прожила долгую спокойную жизнь и заслужила уважение подданных; чего еще желать монарху?..

Носильщики с трудом несли паланкины по скользкой дороге, которая становилась все круче. Принцу захотелось выйти и помочь им – не из сострадания к промокшим до нитки слугам, а просто потому, что он терпеть не мог бездействия. С тех пор, когда ему приказали вернуться в Омеральт с ривальдийской границы, в его жизни не было никаких приключений.

Да, никакого разнообразия.

Его руки касалась нежная прохладная ладонь. Мэддин взглянул на герцогиню Юнару Кевлерен. От ее красоты у него по-прежнему перехватывало дыхание, и он понял, что обманывает сам себя.

Юнара, сестра новой императрицы Лерены, была любовницей Мэддина, а заодно его троюродной сестрой. Она привнесла и жизнь принца достаточно приключений и разнообразия…

Это была типичная представительница рода Кевлеренов: высокая, белокожая, с черными волосами и темными глазами. Юнара выглядела решительной, властной и зачастую внушала страх окружающим; ей хотелось, чтобы все об этом знали, включая саму Лерену.

Сейчас, когда процессия направлялась к месту погребения императрицы, Мэддину показалось, что в сердце Юнары найдется место хоть какому-то подобию человеческих эмоций. Принцу пришло в голову, что ему, наверное, следовало бы встревожиться: самое близкое к любви чувство, которое могла испытывать Юнара – по крайней мере любви в общепринятом понимании этого слова, – это страх потерять любовь.