Мария Семенова - Сольвейг и мы все

– Торгрим! – крикнул я во всю силу лёгких, и морозный воздух обжёг моё горло. – Стой!..

Но эхо разбило мой голос о каменные лбы скал. Торгрим вновь посмотрел на меня – и продолжал идти. Тогда я пододвинулся к краю обрыва и как следует оттолкнулся копьём.

Я неплохо знал, какой стороной привязывают лыжи к ногам… Мы часто забавлялись, спускаясь с крутых заснеженных гор, и не меня называли самым неловким, когда приходилось петлять между деревьями и валунами!

Я летел вниз, и ветер гудел в ушах. Я ни разу ещё здесь не спускался. Камни вырастали впереди один за другим, я прыгал и поворачивал, и за спиной плащом висела снежная пыль. Самый проворный лыжник не сумел бы съехать с этой крутизны, не расплескав в руке чашу с водой… Лёд фиорда был уже близок, когда я понял, что вот сейчас упаду. Я успел отбросить копьё и свернуться в клубок, чтобы сберечь ноги. И покатился кувырком. Пухлый снег принял меня и остановил.

Река и Торгрим остались справа, по ту сторону большой скалы. Я поднялся и глянул наверх, и теперь высота показалась мне жутковатой. Надо будет рассказать дома, как я съезжал, и сделать это при Асгерд. Но только так, чтобы она не поняла, для кого я говорю.

Это я обдумывал уже на бегу. По счастью, я не сломал лыж и спешил добраться до Торгрима прежде, чем до него доберётся Ран с её сетью. Но потом услышал визг Серого, сменившийся отчаянным воем, и понял, что опоздал.

На белом снегу дымилась чёрная полынья… Торгрим окунулся в неё с головой. Когда я выскочил из-за скалы, он как раз вынырнул и, отплёвываясь, схватился за край льда. Я сразу увидел, что он не выберется сам.

Он сказал мне:

– Не подходи сюда, конунгов сын.

Течение неумолимо затягивало его под лёд. Соскользнут окоченевшие пальцы, и Торгриму конец. Он повторил:

– Незачем тебе сюда подходить.

Серый бегал вокруг, подвывая и скуля. Я видел, как гнулась под ним тонкая корочка льда. Прозрачная вода выплескивалась на край и немедленно застывала. Я полоснул ножом по ремням лыж, распластался на снегу и пополз.

Лёд неплохо выдерживал ползущего, и я добрался до Торгрима без большого труда. Дотянулся до его рук и обмотал ему запястье концом ремня. Потом затянул петлю у себя на поясе и стал пятиться назад.

Серый всё вертелся рядом и визжал. Салазки перевернулись, мёрзлая рыба вывалилась на снег. Когда салазки наехали мне на руку, я поймал постромки. Пусть помогает.

Понятливый пёс уперся лапами в снег. Я даже испугался, не лопнул бы ремень. Нет, пожалуй, скорее лопну я сам. Как струна на арфе у неумелого скальда. Я продолжал отползать. Я выдержал усилие, выдержал и ремень. Торгрим навалился грудью на край.

Полынья отпускала его неохотно… Тонкий лёд скрипел и прогибался под нами, вода догнала меня и стала впитываться в одежду. Если лёд затрещит, нам обоим придётся одинаково худо. Торгрим тоже понял это и усмехнулся сведенными губами:

– Обрежь ремень, конунгов сын, Ран уже схватила меня за пятку. Мало проку тебе держать меня так крепко, как ты это делаешь.

Я не ответил. Я лежал лицом в воде, и кровь сочилась из-под ногтей. Серый хрипел в постромках. Потом Торгрим выбрался из полыньи весь и растянулся на льду. Ноги и нижняя половина тела едва ему повиновались. Но мне стало легче тащить, и я больше не останавливался, пока не оставил полынью далеко позади.

Тогда я выпустил Серого, уткнулся лицом в снег и долго лежал неподвижно. Я всхлипывал и никак не мог отдышаться. Я больше не думал ни об Асгерд, ни о том, что у меня у самого остались сухими лишь волосы на голове, и мороз жадно схватывал одежду, добираясь до тела…

Я знал только, что мы оба остались живы, Торгрим и я.

Я плохо помню, как мы возвращались домой. Позже мне рассказали, что первым, путаясь в перегрызенных постромках, во двор прибежал Серый. Он принёс в зубах рукавицу Торгрима. Тогда Хёгни ярл понял, что дело неладно, и послал по его следу людей. И когда те люди миновали ворота, им показалось, будто по берегу плелись в обнимку два инеистых великана из сказки.

Мой воспитатель очень боялся, как бы я не заболел. Но с нами ничего не случилось, ни с Торгримом, ни со мной. Мы оба сразу свалились спать и проспали до вечера следующего дня. Я проснулся голодным и запросил есть, и Хёгни стал спрашивать меня, как было дело. И я рассказал всё по порядку, промолчав только об Асгерд и её словах у очага. И лишь потом вспомнил, что совсем позабыл о крутом обрыве и о своём спуске с него. Но я не стал возвращаться к началу и путать рассказ. Ведь это была безделица, не стоившая похвальбы.