Александр Белаш - Вражда

В общем, как ни поверни, придется франтам раскошелиться за искренний рассказ.

- Морозно, знаете ли, господа! До нутра проняло; станешь ли тут запоминать?..

- Бывает еще холодней, - спокойно сказал старший денди, глядя извозчику в глаза. Возница вдруг понял, что щеголь и не мигает вовсе, а зрачки у него будто разгораются. Извозчик в полной растерянности повернулся к младшему франту, а он - о, матерь Божия! - ну вылитый ночной кошмар!.. С перепугу кучер вздумал посильней тряхнуть вожжами, послать лошадь вскачь - но, оказалось, руки так сковало мертвящим холодом, что они одеревенели по плечи и стали бесчувственными.

- Ты хочешь денег… - начал молодой франт, а старший закончил:

- …или вернуться живым?

- Вторая набережная, - в ужасе забормотал извозчик, ощущая, как лед, обездвиживший руки, наползает, пробирается в грудь и останавливает дыхание, - на Маргеланде, двадцать седьмой дом…

Щеголи отвели глаза - и к рукам извозчика вернулась подвижность. Не медля, он хлестнул коня и поспешил уехать подальше от страшных встречных.

- Меня охватывают нехорошие предчувствия, - признался Кефас. - Вторая набережная… Этого не могло случиться!

- Как правило, Кефас, случается то, против чего не принято надежных мер, - мрачно ответил Гереон. - Надеюсь, ты заметил запах третьего ездока - рыхлый, полный мужчина, что натерся иссопом от прыщей и намазался кольдкремом. И у него талисман из аметиста.

- Не могу поверить, - Кефас поводил головой из стороны в сторону. - Нет, так не должно быть!..

- Бывают встречи, которых нельзя избежать, - напомнил Гереон о чем-то общеизвестном, но Кефас упорно отвергал его мудрость:

- Расстояние, вражда, полное неведение друг о друге! И чтобы первым встречным оказался именно…

- Хватит сетовать. Поспешим; еще не поздно вмешаться, - поторопил Гереон.

Поднимаясь по лестнице как можно тише и поддерживая незнакомку под локоть, Гертье задумался о том, какое мнение сложится у кареглазой красотки, когда она вступит в жилище кавалера дан Валлеродена. Ни швейцара, ни лакеев, принимающих в прихожей верхнее платье господ. Он сам велел кривой старухе-служанке не переставлять ни одной вещицы во время уборки; значит, все осталось так же, как было брошено утром.

Третий этаж - почти роскошно, не правда ли? В центре

Маэна за те же деньги сдадут комнатку на чердаке, под самым небом, и уголь для печки придется таскать самому.

Из комнатной тьмы дохнуло слабое дуновение тепла - последний вздох остывающей печурки. Служанка едва протопила жилье, бестолочь! Гертье поставил трость рядом с зонтом, бесшумно и ловко метнул свой картуз на крючок вешалки - и, как всегда, попал.

- Секунду. Скоро вы согреетесь. - Сняв ламповое стекло, он чиркнул спичкой, поджег фитиль и подвернул винт десятилинейки. Серный дымок и горячая вонь пиронафта противно защекотали ноздри. Посмотрев мельком на ведра с углем, стоявшие за дощатой загородкой у двери, Гертье с огорчением вспомнил, что поутру не дал старухе денег, чтоб она пополнила запас. Служанка, разумеется, и пальцем не пошевелила, поскольку, по ее любимой присказке, «задарма и прыщ не сядет». Итого осталось дай бог ведро с четвертью. И наверняка старая карга долго выступала перед сочувствующим консьержем с проповедью о пустоголовых ветрениках: «В тиятры ходить, пить-гулять - это они умеют, а о дровишках забывают господа-то наши расчудесные!»

Рагнхильд блаженно прикрыла глаза, наслаждаясь теплом; закоченевшие пальцы мало-помалу отогрелись. Над фитилем сиял язычок, похожий на пламенный ноготь, приветствуя ее и приглашая поднести к нему ладони, чтобы почуять живительный пыл огня. Она сделала несколько шагов к свету, нетерпеливыми рывками сдергивая перчатки, глаза ее блестели от радости. Дом казался Рагнхильд прекрасным и надежным, как старинная крепость в лучах зари.

- Прошу, не обращайте внимания на беспорядок, - с наигранным пренебрежением повел рукой Гертье, как бы оправдывая все, что обличало его в беспечном образе жизни.

Обстановка вовсе не подобала званию кавалера. Мебель, обитая дешевым полосатым тиком или протертым до залысин плисом, мутное зеркало в дверце платяного шкафа, грошовые бумажные обои с простейшим рисунком, мещанская кровать из грубых железных труб… никто не назвал бы квартиру шикарной, но наблюдательный гость мог отметить, что в ней обитает человек с великосветскими претензиями. На жардиньерке вместо комнатных растений были расставлены в стиле натюрморта вещицы севрского и старого веджвудского фарфора, терракотовые фигурки, трубки, мельхиоровые спичечницы, пачки папиросных гильз и табака высших сортов. На полочках и крышках стола-бюро, под зеркалом столика-туалета тоже пестрели выставки изящных мелочей - пудреницы на ножках, настольные флаконы из малахита, мрамора и декорированного золотом стекла, даже чьи-то шляпные булавки. Просторный плед с бахромой повис на буковом венском стуле. Орнамент обоев разрывался акварелями и офортами в багетных рамках - ближе всех к Рагнхильд оказалась карикатура, где кайзер Вильгельм в образе Ганса-Колбасы, с хищной ухмылкой схватив за подол испуганную и возмущенную Францию, заносил над нею саблю. Интерьер довершали кофемолка с кофеваркой, спиртовка, ковш для пунша, шеренга пустых (и не пустых) бутылок и полки с множеством книг, а воздух жилища был напоен смешанными запахами впитавшегося в мебель табачного дыма, коньяка и благовонного стиракса.