Ольга Погодина - Князь Лавин

Какое-то время в юрте было тихо, даже слишком. Потом Олэнэ заворочалась, приподнялась на локте, откинув назад седую косу. Ее глаза без труда определили по лицу мужа, что он не спит, и давно.

– Ушел он все-таки, – горестно сказала Олэнэ, – Почему не задержал его?

– Удержи снег в горсти, – пожал плечами Кухулен. Его лицо в сером утреннем свете казалось почти таким же темным, как медвежий мех одеял.

– Тогда почему не отпустил со всеми?

– Военный вождь сказал – рано ему еще. Еще месяца не прошло, как посвящение принял. Голову сложить недолго.

– Тогда почему не задержал? – повторила Олэнэ.

– В тепле только молоко быстрее киснет, – буркнул на это Кухулен.

– Э-эх! – Олэнэ махнула рукой, и отвернулась в очагу. Поколдовала над ним, потом обернулась к Аю. Женщина уже сидела на своем обычном месте в углу юрты, ее пальцы мелькали, лицо было сосредоточенным и усталым, как у женщин, занимающихся кропотливым, каждодневным, требующим большого искусства тканьем.

– Пойдем со мной, Аю, – ласково позвала Олэнэ, – Воды принесем, да и посмотрим, не возвращаются ли наши воины с перевала…

Кухулен поморщился. Женщина вскочила, обронив невидимую пряжу. Какое-то время она молча смотрела себе под ноги, словно ища ее там, потом ее лицо вдруг исказилось, слезы очертили на щеках блестящие дорожки. Олэнэ решительно взяла ее за руку и сунула кожаное ведро. Какое-то время Кухулен слышал их удаляющиеся шаги. Потом встал, закашлялся, – да так, что снова пришлось упасть на постель. Снова, уже с трудом, приподнялся.

– Да пребудет с тобой Аргун, сынок, – прошептал он, с явным трудом перебравшись к очагу и наклонив голову над ароматным травяным паром, начавшим подниматься от котелка. – Да будет дорога твоя пряма, рука верна, а смерть легка, как поцелуй девушки…

Нойто не составило труда найти след, однако догнать своих воинов шансов не было – где уж пешему догнать конных! По мере того, как тропа все глубже уходила в лес, смыкались над головой темные кроны, гася остатки скудного света, он чувствовал себя все неувереннее. Конечно, ему случалось уже ходить на долгую, иногда длящуюся целый месяц, охоту. Но никогда – одному.

Поневоле он чутче прислушивался в шорохам леса, обводил путаницу сомкнутых ветвей настороженным взглядом, до боли сжимая лук.

– Ничего, – бубнил он себе под нос, упрямо вытаскивая из глубокого уже снега ноющие ноги в снегоступах, – Лесом только три дня идти, потом к озеру Итаган выйду, там степь уже пойдет… Можно было бы и кругом обойти, но ведь не успею. А так – чего мне бояться!

Он встряхивался, гордо задирал подбородок, словно его мог кто-то видеть, и шел. Когда совсем стемнело, Нойто сложил костерок под высоченной елью, стянул шалашом нависающие ветки, как учил его Кухулен, и лег, привалясь спиной к шершавому стволу. Сон этот, конечно, не то что в юрте, где спишь глубоко, спокойно. Нойто то проваливался в зыбкую, чуткую полудрему, то встревоженно приподнимал голову, услышав в глубине леса какой-то шорох. Ему было страшно, так страшно, что не хватало сил даже храбриться – хотелось только, стиснув зубы, переждать эту бесконечную, враждебную, полную обрывков видений ночь. Ему все время мерещился чей-то голодный и жадный взгляд из темноты, казалось, что вокруг на мягких лапах ходит большой зверь. Ноги мерзли, но Нойто не решался лишний раз шевельнуться и мысленно обзывал себя самыми обидными словами, как сопляка и труса. Бояться в это время года в лесу можно только волков, да еще, может, не нашедшего берлогу медведя. Волков он издалека услышит и сможет укрыться на дереве. А медведя встретить – это еще умудриться надо, осень была богата на плоды, медведи, кроме,может, самых больных, жиру нагулять должны были. Нойто трясся от холода в своем меховом спальнике, повторял про себя эти мысли, словно заклинание, и ждал рассвета.

Рассвет пришел таким же мутным и пасмурным. Под утро зарядил мелкий снежок, неслышно падая между ветвями и оседая на них серебристой пылью. Нойто встал, наконец, разминая затекшее тело. Ужасно хотелось спать, глаза покраснели, голова стала какой-то смурной и ватной. Он без всякого удовольствия пожевал сушеного мяса из своего скудного запаса, скатал ургух и зашагал вперед, уговаривая сам себя, что так быстрее согреется.

Ближе к полудню сквозь мутную пелену облаков проглянуло солнце, утратившее уже все остатки тепла и только сделавшее мир вокруг посветлее. Нойто начал уставать, и понимал, что это никуда не годится. Ему доводилось ходить этой тропой летом, когда ждали ургашей и племя уходило к озеру Итаган. Тогда тоже торопились, но шли не по снегу, а по земле, и с ними были женщины, дети… По его прикидкам, на приметный распадок, знаменовавший половину пути, он должен был выйти уже давно. Перспектива провести в лесу лишнюю ночь заставляла Нойто не жалеть себя и шагать изо всех сил, стараясь направлять снегоступы в колеи свежих следов, чтобы меньше проваливаться.