Юлия Латынина - Повесть о государыне Касии

– Так что это за вид колдовства? – спросил Даттам.

– Несомненно, третий, – ответил Идасси.

Два остальных экзаменатора недоуменно переглядывались: Даттам отвел им глаза, и они ничего не заметили.

Идасси быстро поднялся и покинул зал. Оказалось, он занял первое место. Он побежал с этой вестью к государю. Не прошло и часа, вдруг явились люди с известием, что государыня Касия мертва.

Государь взошел на трон.

Руша казнили, Идасси сделали первым министром. Дядя его, услышав это, пошел на империю войной. Идасси отправился навстречу дяде во главе войска, разбил противника, привез государю десять тысяч голов. После этого отправился дальше, освободил Хабарту, открыл выход к Южным морям.

Под управлением Идасси страна расцвела, птицы и звери давали потомство в положенное время, и даже налоги уплачивали сполна.

У Идасси была младшая сестра, – государь взял ее главной женой, она родила наследника.

Вскорости государь простудился на охоте и умер. Идасси стал править от имени годовалого племянника. Страна процветала. Тысячи усадеб и деревень принадлежали Идасси: в озерах его плескались золотые рыбы, сундуки трещали от обилия желтого и белого. Два сына подрастали у всесильного правителя.

Прошло время, – молодой наследник вырос, ему уже перевалило за тридцать, – а к власти его все не пускали.

Сыновьям Идасси тоже не нравилось, что отец их ни с кем не делится страной. Вместе с императором они составили заговор: однажды трое его сыновей ворвались во дворец с обнаженными мечами, схватили Идасси, отсекли отцу уши и губы, а затем бросили в темницу. Они надеялись сами занять его место, но придворные возмутились: государь приказал казнить непочтительных сыновей на глазах отца, а потом приказал выколоть Идасси глаза и уморить голодом.

Умер Идасси на холодном камне, открыл после смерти глаза, – глядь, а он все еще сидит недоучившимся студентом перед колдуном Даттамом, и Даттам улыбается.

– Ну, так это какое колдовство? – спросил Даттам.

– Это третий вид колдовства, – спокойно ответил Идасси, – когда колдовство происходит не на самом деле, а в душе жертвы.

– И как тебе твоя судьба?

– Это хорошая судьба, – промолвил Идасси, – нет ничего лучше судьбы, о которой можно сложить длинную песню.

Бес его знает отчего, – но после фокуса, проделанного Даттамом, у Идасси страшно заболела голова, и если бы, право, ему бы задали сейчас самый простой вопрос – ну, к примеру, перечислить перечень административных бумаг, которые требуются при строительстве нового деревенского зернохранилища, или формы скобяной отчетности, – он бы непременно засыпался. Но вопросов ему никаких не задали, и Идасси сам не запомнил, как очутился за воротами экзаменационного зала и в своей комнатке.

В комнатке его все было полно дивным запахом, напоминающим смесь «пахучей ножки» с розовым росовяником, и по этому запаху Идасси догадался, что его дожидается письмо от государя. Так оно и было, только письмо было не одно, а целых два, – одно от государя, другое от государыни. Оба письма приглашали господина Идасси – одно в павильон Розовых Вод, другое в павильон Дождя, и оба письма были написаны на лазоревой бумаге, на которой имели право писать только императоры.

Через час Идасси был у государя. Тот забавлялся с длинной пушистой мангустой. Увидав рыжеволосого юношу, государь очень обрадовался.

– Ну как, – спросил он, – ты сдал экзамены?

– Не знаю, – ответил Идасси, – но у меня их принимал Даттам. Страшный он человек.

– Он мой наставник, – сказал государь.

Идасси навострил ушки.

– А он правда тебя обучает или же у него только титул наставника, а учат другие?

– Нет, – сказал государь, – Даттам сюда приходит часто и учит меня разным удивительным вещам, и я думаю, что он приходил бы еще чаще, если б не боялся моей матери.

– А колдовству он тебя учит?

Государь поправил своими изящными пальцами легшую на лоб каштановую челку и сказал:

– Дай я тебе покажу, чему он меня учил.

Государь закрыл шторы из деревянных створок, так что в комнате стало совсем темно, а затем открыл в шторе маленький, круглой дощечкой задернутый глазок. К этому глазку он приставил треугольную призму, и вместо пучка белого света ото всей этой призмы веером разошлись цветные лучи.