Сергей Булыга - Хокка

– Хорошо. Я вижу, в твоей памяти нет ничего такого, что бы могло принести вред стране. – Немного помолчав, он спросил: – А кто еще кроме тебя умеет вот так вот записывать память?

– Никто.

– Подумай, не спеши.

Имширцао лишь пожал плечами.

– Тогда… – Меджа прищурился. – Тогда тебе придется прочитать и это, – и он достал из-за спины еще один свиток.

Этот свиток был испещрен знаками с обеих сторон. Законченный еще в прошлом году, он был надежно упрятан в саду, и всё они равно его нашли. Имширцао опустил глаза.

– Чей это свиток?

– Мой.

– Читай.

Имширцао молчал. Увидеть этот свиток он никак не ожидал. А уж читать его… Нет, ни за что! Пусть лучше они снова бросят его в каменный мешок, пусть дни слагаются в месяцы, месяцы в годы, и память как и прежде покинет его, он позабудет то, что здесь записано, и станет, как и прежде, лишенным прошлого. Да, это очень страшно, но лучше молчать.

Меджа раздраженно напомнил:

– Я жду.

Имширцао отрицательно покачал головой.

– Ну что ж, – сказал Меджа, – я вижу, ты снова устал, – и, призывая воинов, хлопнул в ладоши.

Имширцао увели.

Вновь оказавшись в темноте, на дне колодца, он лег, закрыл глаза и стал думать о той, которая была, как и множество других ей подобных, красивой, ласковой, послушной. Другие уходили от него и быстро забывались, старели, терялись в покорной толпе. А эта, выпив хокку, навсегда осталась юной. Другим в день расставания Имширцао дарил богатые подарки, и они плакали, просили сжалиться над ними и обещали снова стать желанными. А эта… Он не мог ее понять. Ему казалось – вместе с ее смертью от него ушло нечто такое, что могло бы объяснить всю его бесконечную жизнь, все его заботы и страхи, надежды, сомнения. Он вспоминал ее слова и повторял их, тщетно пытаясь уяснить их тайный смысл. И, что ужаснее всего, он стал забывать их. Шло время, и память тускнела, терялась в тумане. Как удержать ее? Еще полгода, год – он окончательно забудет. И тогда…

Он до сих пор не мог понять, что надоумило его, но однажды он нарисовал – как мог – ее лицо, а рядом чашу, полную луну, закрытый глаз. Потом он научился рисовать и другие, более сложные знаки: страх, радость, столица, Верховный, Река, урожай. То есть хотел, чтобы эти всё новые и новые знаки отражали все происшедшие с ним события, всю его жизнь. Ведь только так он мог задержать свою жизнь в своей памяти, а в памяти – те такие странные и так поразившие его слова, которые он, может быть, когда-нибудь бы понял.

Однако это понимание никак не приходило. Но Имширцао не сдавался. Он продолжал записывать все, даже самые, казалось бы, незначительные происходившие с ним события, а после раз за разом перечитывал их, думал. Жизнь текла как Река – бесконечно – и была такой же непонятной и таинственной, как и слова наложницы. Он был бессмертен и богат, повелевал людьми, пил хокку. Чудесное вино дарило ясность мыслям и радость душе, оно спасало от тоски, от чувства собственной никчемности, от страха. Для людей оно яд, а для богов – бессмертие. И его нужно пить каждый день, иначе кожа станет дряблой, а глаза слезиться, голова – гореть, безумные мысли заполнят рассудок, и будет казаться, что люди счастливей богов, люди смертны и им не понять, насколько это невыносимо – бесконечные мучения. Да, он понимает, что это кощунство, но так оно и есть: люди выше богов. Простой наложнице понятно то, что ни один бессмертный никогда не сможет уяснить. Он больше не желает быть бессмертным. Жизнь все равно покинула его, он ничего не хочет – только хокки. Он будет биться головой о стену и кричать, молить, грызть камни, лезть, ломая ногти, вверх. Он не может без хокки. Он молчал и терпел, а теперь он расскажет и о наложнице и о своих мечтах, надеждах – обо всем, что было скрыто там, в том втором свитке, и даже…

– Ну, хорошо, – сказал Меджа. – Я верю. Успокойся. Выпей.

Снова стало тепло. Разжались скрюченные пальцы, голова перестала болеть. Воины подняли Имширцао за плечи и усадили напротив Меджи. Тот строго посмотрел на Имширцао и заговорил:

– Мысль твоя совершила великое зло. Ты посмел усомниться в собственном величии и, более того, уверовал, что люди… – Меджа поморщился, сказал: – Нет, этого я не могу повторить.

Сказав так, он долго молчал и рассматривал свиток, а после все же отложил его, подумал и спросил:

– А где еще один?

– Еще? – не понял Имширцао.

– Да, еще, – Меджа повысил голос. – Где третий свиток?

– Какой?

– Это тебе лучше знать.