Яцек Пекара - Танец Чёрных мантий

— Рад вас видеть, магистр, — произнёс он вежливо и пригласил присесть. — Не хотите ли позавтракать со мной?

— С превеликим удовольствием, — ответил я. Пока он давал слугам указания насчёт трапезы, я приглядывался к нему. Он был высоким, широкоплечим мужчиной, и на его могучих плечах размещалась голова удивительной, продолговатой формы, словно её некогда сдавили тисками. Даже длинные и пышные волосы, которые спадали ему за плечи, не могли скрыть этот изъян. Однако Гриффо Фрагенштайн не производил впечатления диковины, способной вызывать смех (позже я узнал, что горожане называли его Песиглав [13] [13] У Пекары: іajkа — собака (лайка), намёк на форму головы. , но только тогда, когда знали, что разговор не слушает никто посторонний). Его лицо выражало решительность, взгляд был быстрым и проницательным. И когда улыбался, его глаза оставались по-прежнему оценивающими, внимательными и ничего не выражающими.

— С удовольствием помогу вам, чем только смогу, магистр Маддердин, — сказал он, когда ознакомился с выписанными Поммелом полномочиями. — Но всё-таки…

Поскольку он не продолжал, я позволил себе сказать: — Да?

— Полагаю, что если за Захарием Клингбайлом гналась месть ведьмы, то он получил всё заслуженно!

— Нет, господин Фрагенштайн, — твердо ответил я. — Даже отъявленный преступник не заслужил страданий от руки колдуньи. Не потому, что были бы они так ужасны, а потому, что страдание можно причинять только именем закона и согласно с его требованиями.

— Божий гнев его настиг! — крикнул он.

— Хотите сказать, наш Господь мог использовать ведьму, чтобы покарать этого человека?

— Я ничего не хочу сказать, магистр Маддердин, — отступил он, понимая, что вступление на зыбкую почву теологических диспутов может окончиться для него плачевно. — Я его просто ненавижу и уповаю, что вы понимаете причины этой ненависти?

— Ненависть — как взбесившаяся сука, господин Фрагенстайн. Если не удержите её на цепи, покусает и вас самих…

— Значит, не понимаете, — вздохнул он.

— Инквизиторы были призваны, чтобы делиться с людьми любовью, а не ненавистью, — возразил я. — Но если спрашиваете, понимаю ли я ваши чувства, то — да, понимаю. Однако, задам вам вопрос, господин Фрагенштайн. Твёрдо ли вы уверенны, что именно Захарий Клингбайл убил вашу сестру?

— Как правдой есть, что Иисус Христос сошел со своего мученического креста, дабы покарать грешников, так правдой есть, что Захарий Клингбайл убил Паулину, — торжественно произнёс Гриффо, кладя руку на сердце.

Я поразился, поскольку в его словах не почувствовал даже капли лжи. Разумеется, он мог просто уверовать в то, чего не было на самом деле. Конечно, я, неопытный инквизитор, мог ошибаться в оценке утверждения изворотливого купца, однако в его словах не прозвучало ничего иного, кроме страстной веры в истину высказанных обвинений.

Мы приступили к богатой трапезе и щедро оросили её вином. Еда оказалась исключительно вкусной, а красные и белые вина были урожаев годов, может не знаменитых, но и так слишком хороших для жалкого нёба божьего слуги. К сдобе, пряникам и марципанам же подали алхамру [14] [14] Альхамра — арабское вино. — сладкую, густую словно мёд, благоухающую пряностями. Я вздохнул. Хорошо живётся дворянским бастардам, подумал я. Меня могли утешать лишь слова нашего Господа, который ведь пообещал богачам, что раньше верблюд пройдет через игольное ушко, чем богатый войдёт в Царствие Небесное. А всякий человек как я, именующийся убогим [15] [15] Убогий (устар.) — бедный. , верил, что важнейшим есть факт, что его сердце находится в любви «у Бога».

Насыщаясь, мы беседовали обо всем и ни о чём, а Гриффо рассказывал, помимо прочего, о трудностях выращивания лошадей благородных кровей, а также о том, как подарил буланую кобылу одной известной певице, Рите Златовласой.

— Жаль только, что взамен посвятила мне лишь одну из своих баллад, хотя я рассчитывал на большее, — добавил он, подмигивая мне.

— Хоть красивая?

— О, прекрасная, — произнёс он мечтательно.

— У кого из нас не стучит сердце при виде прелестной женщины? — я поднял кубок. — За их здоровье, господин Фрагенштайн!

— Они как бедствие для мира, но ведь без этого бедствия не хотелось бы жить, — он стукнул своим кубком о мой, очень легко, чтобы не повредить камни на нём.

Мы выпили, и я перевёл дух и погладил себя по животу.

— Благодарю вас за занимательную беседу, а также превосходное угощение, — сказал я. — Позвольте, однако, с вашего разрешения сейчас удалиться, чтобы допросить Клингбайла.