Дэн Вилета - Дым

— Я называл вас монахиней, — говорит он Ливии. — Но сегодня я узнал вас гораздо лучше. У этой монахини есть мозг. И зубы.

Он произносит это с уважением, как комплимент.

Ливия никак не проявляет своего отношения к его словам.

— Вы знаете, где находится лаборатория вашей матери? — спрашивает Томас напоследок.

— Да, — отвечает она, не отрываясь от книги.

— Вы покажете ее мне?

— Нет.

Томас кивает. Ливия так и стоит перед пюпитром с книгой, где линейкой отмечено нужное место.

— Спасибо за вашу помощь.

Томас захлопывает за собой дверь с большей силой, чем намеревался. Ему остается только надеяться, что грохот не обесценил слова благодарности, сказанные им на прощание.

Этажом ниже они встречают камердинера Джулиуса. Мистера Прайса. Он входит в холл с противоположной стороны, как раз в тот момент, когда мальчики спускаются туда с главной лестницы. Они идут навстречу друг другу, как две армии на поле боя.

Прайс — внушительный с виду мужчина, высокий, широкоплечий, не толстый, но массивный, каждая мускулистая конечность — как ствол дерева. Линия, пересекающая лоб по всей ширине, отмечает место, где обычно сидит шляпа. Ниже этой линии кожа на лице стала обветренной, загорелой, коричневой, как древесный корень. Выше она бледная, странно-нежная, похожая на моллюска, вынырнувшего из раковины.

Прайс движется так целеустремленно, что Томасу сразу приходит в голову мысль: Джулиус, должно быть, уже обнаружил сломанную сигарету. Камердинер шагает без видимой поспешности, но неумолимо и тяжело, глотая ярды один за другим. Томасу приходится приложить усилие воли, чтобы не замедлить шаг, не отклониться от курса. Вместо этого он подражает камердинеру: выпячивает грудь и идет по самой середине холла. Чарли замечает перемену в походке друга и старается не отставать.

Чем ближе они сходятся, тем отчетливее различимо лицо Прайса: рот среди щетины, сломанный нос, глубокая ямка на подбородке — точно кто-то надавил большим пальцем. Это довольно привлекательное по-своему лицо, свидетельствующее о сильном характере и уме. Но все впечатление портят глаза. В них есть какая-то покорность. И неумолимость. Следы жизни, полной насилия. Там, где глазное яблоко скрывается в нижнем веке, есть красная черточка, словно процарапанная остро заточенным пером; всего один лопнувший сосуд. Брови, обрамляющие эти глаза, скошены внутрь, от висков к носу, и разделены морщиной. Прайс хмурится не из-за мальчишек; это выражение осталось от многолетних привычек, гнева, сосредоточенности или боли. За пять шагов становится ощутимым идущий от него запах дубленой кожи, пота и отголосков старого дыма. Через мгновение они столкнутся грудь в грудь. И вновь Томас думает о сломанной сигарете. Если начнется драка, ни он, ни Чарли не смогут противостоять этому человеку. Поэтому Томас прикидывает, продержится ли он, пока Чарли бегает за помощью.

И захочет ли кто-нибудь помочь.

За шаг до столкновения Прайс отодвигается в сторону. Он не сбавляет шаг — просто проходит мимо них, ступая удивительно тихо своими тяжелыми сапогами. В конце холла Чарли останавливается и смотрит ему вслед. Томас замечает, что его друг раскраснелся. Он редко видит Чарли таким рассерженным.

— Этот человек топит котят для удовольствия, — говорит Чарли.

— Не для удовольствия. Только по приказу. Но уж тогда — мешками.

Томас хотел пошутить, но голос получается сдавленным, а на спине выступает холодный пот.

Ближе к ночи он зовет меня к себе. Он, кесарь. Так его зовут в школе. Будущий император. Джулиус Пол. Для матери — Жюль , на французский манер. Для меня он всегда был мистером Спенсером, даже когда доходил гусям до колена. Я знаю его почти всю его жизнь. Я ему и отец, и мать, но также сын. Мне сразу понятно, что он объят гневом. В его руке хлыст.

— Давайте, — говорю я. — Бейте меня, если надо.

И он бьет, молча хлещет меня по плечам, по спине, по бедрам, пока я прикрываю лицо и глаза. Мы оба дымим, он — от гнева, я — от боли; каждый вдыхает то, что исходит от другого. Это не разделяет нас, а, наоборот, укрепляет нашу связь. Быть семьей означает делить дым друг друга. Все остальное — лишь рукопожатие: холодное, формальное, удерживающее на расстоянии. Обрекающее на изоляцию. Человек рождается не для этого.

Потом, все еще тяжело дыша от напряжения, он начинает рассказывать. О том, что в его комнату пробрались те двое и украли его сигареты, а одну сломали и положили сверху, чтобы он обо всем узнал. В гневе он бледнеет. Красивый мальчик, с самого детства. Я наполняю для него ванну, чтобы он мог стереть сажу. Пока он сидит и отмокает, я прибираюсь в комнате. Шкатулка с сигаретами так и стоит открытая. Я опускаю крышку и запираю шкатулку на ключ.