Виктория Шавина: Дорога в небо

— Мой герой, ты ведь веришь, что мир — это диск?

Хин поднял брови:

— Что он плоский — точно. А именно ли диск — не знаю. Какая разница?

— Я думаю, диск, — уверенно. — Мы полетим за Кольцо рек. Это не возбраняется, тем более Сэф владеют там землёй, так что у нас будет их разрешение. Через ничейное воздушное пространство мы доберёмся до земель, граничных с Летом, зоной Онни. Там охраны нет, мы оставим птицу и переплывём реку.

— И куда дальше? Пешком до Разьеры?

— Люди Таруша встретят нас.

Хин напрягся, потеряв нить разговора:

— Как это? Орур снял осаду?

— А, — сообразил Келеф, — вот о чём я забыл сказать: к тому времени войско Марбе освободит Разьеру, и я поведу отряд к Онни…

— Что?! Ты позволишь им ступить на нашу землю? Убивать наших людей? Уверен, они оставили бы Орура и поклонились тебе!

Сюрфюс терпеливо молвил:

— Не могу рисковать, мой герой. Уан Марбе во главе оставшихся сил тоже выступит к Городу. Он будет разбит, если я и ты — с ополчением Разьеры — не поспеем к сроку. Затем придёт и наш черёд.

— Предлагаешь оставить Разьеру беззащитной? Я не понимаю, зачем Лодаку объединяться со слабым ради захвата Города? Скорее он отдаст нас в руки Эрлиха. Владение Марбе, не говоря уж о нашем, слишком удалено от Онни — Город не удержать. Лодак должен понимать это, если даже я понимаю. Он не ввяжется в напрасную свару!

Келеф, хитрая бестия, многообещающе улыбнулся:

— Уверяю тебя, даже если мы его не поддержим, уан Марбе в одиночку пойдёт к вершине. Потому что у него нет выбора. Наш союз — не ради богатства или даже славы — ради выживания. Город — словно причина повторяющегося танца, и ни один из нас не желает его удерживать. Онни должен быть разрушен. Или он, или независимые владения.

Онни — разрушен? У Хина закружилась голова. Огромный Город, переживший образование и распад владений, тысячи битв. Он был всё равно что светило в небесах, тогда как земли уанов напоминали облака: возникали, меняли очертания, набухали и растворялись в синеве. Город не раз осаждали, иногда уванги сменялись, но никто и никогда не помышлял стереть его с лица земли, как едва ли кто посмеет разбить величайшую драгоценность короны, сколько бы несчастий она ни приносила. Разрушить Онни — ведь… ведь это же конец привычного мира!

Хин повторил медленно:

— Онни? — и тут, словно очнулся, с отчаянием ринулся возражать. — Ты ведь знаешь чужую историю! Прогресс не остановить, время не повернуть вспять! Реставрации случаются, но потом всё катится дальше. Эрлих так и говорил: пути назад нет.

Сюрфюс загадочно улыбнулся (и Хин на миг возненавидел эту улыбку):

— Когда я вспоминаю слова Лие о летних статуях, то думаю, что наша история знает примеры возврата к прошлому. Просто мы их не помним. Но дело не в том. «Толпа слепа, и ловок демагог. Народ пошёл, куда несет поток» — я порою ссылаюсь на чужую историю, но тогда, когда хочу пустить пыль в глаза. Это всё равно что прибегать к помощи заготовленных парадоксов или ораторских приёмов — публика в восторге, противник не может найтись с остроумным ответом. Но, мой герой, ссылаться на опыт дальнего мира всерьёз я никогда не стану, потому что нам не позволено истощать Йёлькхор, брать много, а давать мало. Мы всегда сначала должны потрудиться, как в земледелии, чтобы получить награду. Быстрое обогащение невозможно. Так что два мира куда менее подобны друг другу, чем кажутся. И хотя люди везде остаются людьми, наша история будет другой. Лучше скажи мне често, уан Одезри — это очень важно: по-прежнему ли я похож на статуи, в которых живёт темнота?

Хин поджал губы, произнёс задумчиво:

— А я разве всё ещё уан?

— «Наследовать достоин только тот, Кто может к жизни приложить наследство», — процитировал Келеф. — Положим, я тоже ненадолго глава семьи. Но не морочь мне голову.

Одезри вздохнул, уступил:

— Если уж совсем честно, до тебя о статуях знали немногие, да и те поминать их избегали. Вправду ли то изваяния Сил'ан — теперь не важно. Придав духам форму, летни обрели свободу: они устали не знать, кому молятся, кого проклинают и на кого уповают.

Музыка стихла, прошелестел шёлк. Хин ощутил прикосновение ко лбу, потом невесомая, прохладная рука легла ему на грудь, точно над сердцем.

— Вспомни, ведь ты же рассказывал мне о смельчаке, поднявшемся на последнюю из гор и заглянувшем за край мира, — шепнул Келеф. — Ты захочешь жить, если откажешься от своей судьбы, от своего путешествия? Для чего-то мы рождены, прошли долгий и трудный путь, для чего-то всё это постигли умом? Или я таки спятил?