Николай Слимпер: Третий путь (СИ)

Пару раз он даже возвращался в родную деревню, но лишь под вечер, чтобы никто не видел, воровал яйца в курятнике, однажды даже утащил целую курицу. Разводить огонь он умел, благо, огниво он держал в кармане, а потому его не украли вместе с котомкой, а вот готовил плохо. В итоге курица превратилась в полусырой, полусгоревший кусок мяса, который невозможно есть.

Постучи он в любую хату, его бы сытно накормили и даже бесплатно предоставили постель. Но он ушел. Ушел из деревни, громко об этом заявив во всеуслышание, и вернись он обратно, от стыда бы провалился под землю, особенно встретившись с родной теткой.

В городе он обосновался прямо в узком переулке между одним из трактиров и двухэтажным жилым домом. Расстояние между ними было столь малым, что туда не мог пролезть ни один взрослый, зато сам Айван в свои восемнадцать лет выглядел щуплым и низкорослым, ему едва ли давали пятнадцать. Как раз за стенкой располагался камин трактира, поэтому всегда было тепло.

Однажды он умыкнул у одного из спящих в трактире нож с деревянной рукоятью, перекрученной вервием. Нож оказался не ахти, но с его помощью он настругал себе больше десятка тонких деревянных колышков, рассовав их по всей одежде; и пырнуть кого можно, только если в открытый участок тела, плотную одежду не прорежет, и потерять не жалко. Пока ему так и не удалось воспользоваться ими по назначению, чему он мог лишь радоваться. А как конфигары они были бесполезны, он пробовал, чуть без пальцев не остался.

Не так давно он убегал от одного подвыпившего горожанина, который пропил все свои деньги, но завидев Айвана, почему-то решил, что это именно он их у него вытащил. Парень бегал быстрее, тем паче, что по прямой, но вдруг споткнулся и упал. Лишь убедившись, что погони нет, он остановился и задрал короткую тунику и рубаху. Острые колышки впились прямо в кожу, и раны теперь кровоточили. Айван решил повременить с учением на ошибках — лучше выжить, но пораниться, чем умереть, не найдя вовремя под рукой необходимого оружия, чтобы защититься.

Подлечил его тогда местный травник Мурра, чудом спасшийся во время войны.

— Ты бы поосторожней, — как обычно начал он поучать Айвана, смазывая ранки пахучей зеленой смесью трав. — Если бы не я, кто знает, что бы с тобой было. Раны могли загноиться, а там и до смерти недалеко.

— Хорошо, что ты есть, — благодарно улыбнулся в ответ парень.

— Не всем это по душе, — вздохнул Мурра. — Многие до сих пор считают, что я колдун какой. Темный народ, что сказать. Травы, они ведь прямо из земли растут, я лишь собираю нужные, толку их, кипячу какие нужно, другие сушу, где ж тут магия? Так ведь любого землепашца можно в колдовстве обвинить. А они, представь, ходют к местным лекарям, это которые любые раны либо прижигают раскаленной кочергой, либо говорят, что пописать на них надо. Зубы, вон, клещами выдирают, коим любой кузнец позавидует. Зато не магия. От этих лекарей людей больше померло, чем от самих болезней. У меня никто. И ведь эти самые, которым я помог, ходют еще, понимаешь, и косятся на меня, мол, странно, чего это я не помер, когда как у лекаря точно бы помер. Нашли в чем попрекать.

— Так чего ж ты не уедешь? — спросил как-то Айван.

— Куда? Наездился уже, нашагался вдоволь, на всю жизнь хватит. Как война началась, я сразу подальше, на восток, океан переплыл. И тут достали, не чужие, так свои. Все, дальше идти некуда, я на краю мира. Если, говоришь, в деревню куда, так там людей меньше, да и болеют тоже неохотно, а у меня жена, ребятишек двое, чем я их прокормлю, в деревне этой вашей? Ты вещи-то свои не нашел? — спросил он, помолчав. Айван лишь помотал головой.

— Долго чесаться будет? — спросил он перед уходом, имея в виду раны.

— Терпи. А занозы сами выскочат.

И Айван терпел. С того дня прошла пентада, а он все терпел. По сравнению с остальным, это было ерундой, за два месяца приключалось и не такое. Если бы не Мурра, он давно бы кормил рыб в проплывающей через город реке.

К слову, река Ариста шла от Эфера на север, мягкой шелковой лентой соскальзывая с недалеких гор и протекая совсем рядом с Северовесьем. Жители деревни набирали в ней воду, но строго лишь рано утром, еще до первых петухов, потому что эферцы сливали в реку все помои и грязь, которые уносило течение. Часто даже в нее сбрасывали и тела тех, чьи семьи не могли позволить себе дорогостоящие похороны.

Единственный промежуток времени, когда вода была чище всего, — рано утром, перед тем, как прислуга господ выносит их ночные горшки. Однако сам Айван неоднократно наблюдал, как воду набирают и в иное время.