Алексей Пехов: Летос

Ученик склонил голову:

— Ты прав. Я тоже болен мраком.

— Я рад!

— Не сомневаюсь.

— Ты ненадолго меня переживешь!

— Ошибаешься, учитель. Когда мы закончим, я откажусь от магии.

Теперь хозяин дворца смотрел на пришедшего с недоверием:

— Ты… откажешься от самого себя?

Тот рассмеялся:

— Шестеро сделали это, когда поняли что, обманув асторэ, собственными руками создали шауттов. Я сделаю это, чтобы не дать им власть над собой. Великие волшебники могут уничтожить мир куда быстрее, чем демоны. А я его слишком люблю. Люблю… то, что осталось. Ты так ничего и не понял. Волшебство… — Он взмахнул рукой, и воздух задрожал. — Это ничто по сравнению с ее смертью. Я с легкостью забуду о магии. Будь она проклята вместе с тобой, раз из-за нее столько гибели и страданий. Мои друзья, моя семья, моя вера, все они умерли из-за твоего страха.

Человек на троне осмысливал сказанное, но понял он совсем иное:

— Все мои труды пойдут прахом. Ты — последний. Если я исчезну, а ты отречешься, дар, который оставили нам Шестеро, исчезнет.

— Шестеро забрали волшебство у асторэ. А я заберу его у людей. Таких, как ты и… я. Мы с тобой станем прошлым. Легендой. Мифом. Страшной сказкой.

— Ты не посмеешь!

Горький смех был ему ответом:

— Не тебе теперь говорить, что я смею, а чего не смею, учитель. Все, кто оказываются рядом с нашим даром, умирают. Сегодня я остановлю смерти.

— А кто остановит тех, кто приходит к нам с той стороны? Асторэ? Между ними и шауттами давно нет никакой разницы. И не останется никого, кто мог бы их победить! Одумайся! Наш мир изменится. Все уже никогда не будет прежним! — закричал человек на троне.

— Выгляни в окно, учитель. Ты уже изменил мир. Единое королевство уничтожено. Эпоха Процветания завершилась. Грядет Эпоха Забвения. Миру пора меняться. Жить. Дышать полной грудью, а не по нашей указке. Я сделал то, чего не мог сделать ты. Дал ему свободу.

— Свободу! — выплюнул тот. — Ты вернул в него лишь боль, страдания и ужас перед грядущим.

— Это всего лишь часть жизни. Я понял это, когда ты убил ее. А теперь твоя смерть стучится в дверь. Прислушайся.

Он ушел, и его шаги пропали, растворившись в тишине. Она продолжалась, возможно, минуту, а быть может, и час. И закончилась в тот момент, когда в город на огромной волне вернулось море.

Оно стало концом прошлого мира. И началом будущего.

— С дороги! — хмуро произнес Кин, мастер по жонглированию гирями, когда Тэо преградил ему путь.

— Ты мне еще спасибо скажешь. Остынь, — с миролюбивой улыбкой попросил черноволосый акробат, не двинувшись с места.

— Или что?! — с вызовом спросил тот, сжав большие кулаки. — Вы с Хенрином попробуете меня остановить?

Тэо был высоким, жилистым, крепким малым, ничуть не похожим на низкорослых акробатов большинства бродячих цирков. Кроме гибкости и ловкости в нем имелось достаточно силы, чтобы считаться с его словами. Но Кин не сомневался, что одолеет этого ловкого угря один на один и с его приятелем фокусником легко справится.

Силач был мужиком не робкого десятка, он порой заменял больных борцов и выходил в круг в одиночку против троих зрителей из зала.

— Ничего. Твой фургон рядом, и Суви смотрит на нас.

— Скованный тебя задери, парень! — проворчал детина.

Если жена узнает из-за чего весь сыр-бор, она ему житья не даст.

— Подумай сам, — между тем продолжал увещевать Тэо. — Кулаками все равно ничего не решишь. Хочешь наорать на него и обозвать сволочью? Ну, так мы первые тебя в этом поддержим.

— Угу, — кивнул Хенрин, тощий черноволосый фокусник с тонкими усиками под носом, говоривший с сильным акцентом уроженца юга Дарии. — Но бить им рожи глупо.

— Ты видел, на что способны эти люди, — поддержал товарища Тэо, и его обычно улыбчивое, открытое лицо стало хмурым. — Хозяин нанял себе в охрану каторжников. Они мать родную убьют. Помнишь, что случилось с тем парнем, кукольником, когда он попытался украсть из фургона Малло серебряный подсвечник?

Кин очень хорошо помнил. Бедняге раздробили руки этим подсвечником, а затем выкинули на тракт, в самую метель.

— Я не кукольник, — все же прогудел силач, но уже как-то неуверенно, покосившись на свой фургон. — Не доходяга. Проломлю им бошки, если полезут.