Ольга Шумилова - Эхо войны.

Знакомое чувство. Это со мной уже было. Где–то. Когда–то. Когда–то очень давно… Я зажала ладонью одно ухо и, стиснув зубы, все нажимала и нажимала на курок. На долю секунды я смогла обернуться — как они?… Мужчины стояли, опустив головы и закрыв глаза, в коконе из слепящего холодного голубого света. Не видя и не слыша ничего.

Голова раскалывалась от боли. Клацнули челюсти, вцепляясь мне в щиколотку. Т'хор рванул ее на себя и я упала на одно колено. Ринулись вперед полдесятка тварей, почуяв слабину, остервенело всаживая когти в тело. Пластины прогнулись, но выдержали. Я рыкнула, перехватила «мать» обеими руками и наотмашь хлестнула по мордам, лапам, тощим ребристым телам.

В мозг будто всадили нож и поворачивали медленно, с ухмылкой матерого садиста. Т'хров отшвырнуло, но вместо них тут же хлынули новые. Сатанея от близости конца, они уже не чувствовали ни боли, ни страха, и давили массой, от которой я задыхалась, не успевая переводить ствол, и — визгом, от которого кричала я сама.

Почти незаметная боль, влажные дорожки на шее — и становится тихо. Настолько, что на долю секунды мой палец замирает на курке. Доля секунды, почти незаметный миг — но его хватает. В последнем, отчаянном рывке бросается вперед новая волна, накрывая меня с головой. От удара в грудь и живот вышибает воздух из легких, и я падаю, врезаясь спиной в жесткий камень. Разинутые в оскале челюсти тисками сжимаются на предплечье, в последнюю секунду выставленном перед горлом.

А потом…

Тесный отнорок взрывается слепящим сиянием цвета льда. И все заканчивается — внезапно, как и началось. Бесшумно начинают застывать и валиться на пол тонкие сухие фигуры, будто закостеневая во всех суставах. В немом крике вскидываются головы, скалятся обнаженные клыки. И — замирают.

На десятки, сотни лет.

Я зажмуриваюсь, закрываю глаза руками — потому что от этого нестерпимого света можно ослепнуть навсегда. Он струится наружу, тонкими, почти неразличимыми потоками течет по коридорам и галереям, оплетает пещеры.

Время считают удары сердца — глухие вязкие толчки, отдающиеся в висках. Летит вперед бесконечный сверкающий поток, свет, что ярче тысяч звезд. Мир растворяется, расходится тонкими нитями.

Я где–то… И нигде.

На миг… На годы. Тысячи лет.

Изнанка смотрит на меня сотнями ненавидящих и — уже мертвых глаз. Четверо мужчин горят в мертвенном ледяном свете, и сгорают стремительно, как полыхает бумажный лист. Из горла вырывается крик, но я не слышу его, руки тянутся к ним, но до них дальше, чем до звезд…

Седой мужчина открывает полубезумные от боли глаза, в них — прощание. И светлая, тихая печаль. Криво, грустно улыбается:

— Будьте с ним. Вместо меня…

И — рывком — перетягивает слепящий свет на себя. Хрупкое смертное тело оплывает таящей свечой.

Ледяное пламя не гаснет еще тысячи лет, хотя и тянет его к себе — другой. И бьется, бьется в огне чужак, умирая — тысячи лет.

Глаза застилает темнотой, когда годы сменяются вечностью.

В черной пустоте свистит ветер, приводя за собой метель. Полярная ночь укрывает стылую снежную равнину темнотой, но я знаю — она здесь.

Богиня зажигает фонарь и ставит его в сугроб. Чернота бездонных небес расступается перед теплым пятном света, вырастают вокруг застывшие клыки скал.

Море заносит снегом — и алый лед скрывается под белыми хлопьями.

— Победа любой ценой. Что будешь делать с ней? — Смерть смотрит поверх моей головы. Слабая улыбка трогает губы. Она откидывает полу плаща, открывая занесенное снегом тело.

— Этой душе я думаю дать свободу. Он все же вернулся ко мне… Как думаешь?

Я падаю на колени в глубокий снег, не замечая холода, не замечая того, что из глаз катятся слезы. В небе тонут тишина и звезды, Мир трещит по швам. Мой мир. Я достаю из кармана мятый зеленый листик, вкладываю в твою ладонь и сжимаю пальцы.

Живи.

Будь судьбой моей, как прежде.

Будь — даже без меня. Ты заслужил это.

Узкий липкий листик — что ты против смерти?…

Ты — вера.

Я верю в тебя.

Живи!…

Снова темнота. Гулкая тьма того, что когда–то было реальностью.

Я открываю глаза. Не буду смотреть, не буду зажигать свет. Не хочу видеть тел, у меня не осталось ни сил, ни веры.

Зачем я жива?…

Шаги. Я чувствую их ладонью, всем телом. Тяжело поднимаюсь на ноги, отступаю к стене и замираю.

Он входит, ни разу не обернувшись. Его шатает, тяжелое хриплое дыхание поднимает эхо, но в руке — нож. Подобрал же где–то…