Ольга Голотвина: Знак Гильдии

– Запомни! – Голос звенит, подрагивает. – Этого не было! Никогда! Понял?

Не дожидаясь ответа, повернулась и пошла прочь. А что тут ответишь? И так ясно, что не было этого. Нигде, никогда и ни под каким видом. И все равно – сты-ы-ыдно!

Но все-таки, куда Подгорный Мир выбросил двоих недотеп?

Идти легче: песок, сосны и трава, подлеска почти нет. Тут бы переждать до утра, да как окликнешь Ульниту? Она, похоже, от злости и стыда забыла, как ее зовут!

А может, не окликать? Молча догнать, положить руки на плечи, стиснуть, повернуть к себе лицом, припасть губами к губам...

Ага, и получить по носу. Получал уже.

Стройная, прямая, руками не размахивает, голову держит высоко. Гордая, говорят люди.

Какое там «гордая»! Просто в учителя по уши влюблена!

Сейчас об этом думать легче. Ревность больше не превращает кровь в кипяток, не дурманит голову, не делает полным идиотом. С того дня, как учитель задал озлобленному на весь свет щенку очередную нахлобучку: мол, от тренировок увильнуть норовишь, по тавернам шляешься, а вот на Ульниту посмотри, как старается, умница! А щенок, растерявший от ревнивого отчаяния остатки мозгов, тявкнул в ответ: оттого, дескать, и старается, что в тебя влюбилась!

Учитель тогда усмехнулся: «Разумеется, влюбилась. Это уж как водится! Любую Охотницу спроси, скажет, что девчонкой сохла по учителю. Какой-то закон природы, честное слово, и ничего тут не поделаешь. Если когда-нибудь, годы спустя, возьмешь ученицу, она в тебя влюбится. И уж тогда не будь сволочью! А у нашей Ульниты это пройдет, как у них у всех проходит!»

Хорошо глядеть на идущую вброд через лунный поток девушку и знать, что учитель не сволочь!..

Лунную реку пересекла громадная сова, метнулась прочь на бесшумных крыльях, ушла вверх, во тьму. Тут вздрогнешь! Не от страха, не от неожиданности даже, а от мелькнувшего воспоминания. Что-то приходилось слышать, мерзкое, опасное... связанное с совами...

Ульнита обернулась. Лицо встревоженное. Левой рукой коснулась пальцами груди, правой тронула губы. На языке жестов, который они придумали еще детьми, это означает: «Молчи. Я боюсь».

Ульнита редко пользуется этим жестом. Но раз уж ей страшно...

Учитель сказал: «У девочки острое чутье на опасность. Если она не решается перейти вброд безобидный ручеек, не сомневайся: там кишат пиявки-невидимки или в песок зарылся костогрыз!»

Здесь не Подгорный Мир. Но если Ульните страшно – это очень, очень серьезно!

Напарница продолжает говорить жестами. Левая ладонь чертит в воздухе линию сверху вниз, растопыривает пальцы и тут же изгибается, изобразив волну. Понятно: обрыв, кусты, река.

И нет девушки. Сгинула. Растворилась. Умеет прятаться, ничего не скажешь. Умница. Самое правильное дело – залечь в кустах и оглядеться. Учитель говорил: «Не стыдись быть осторожным, даже если это выглядит смешным. Пусть лучше над тобой смеются, чем плачут».

А вокруг и впрямь происходит что-то не то. Лунный свет сгустился, стал тягучим, как мед, тяжело пульсирует в такт ударам крови в висках.

Нет, конечно, примерещилось, да хранят их с Ульнитой Безымянные!

А вот это... это уже не мерещится!

Чуть дальше кусты расступаются, открыв огромную поляну, на которой не растет ни травинки. Голая земля в лунном свете. А возле обрыва, над бормотанием и ворчанием невидимой реки, – большой серый камень, плоский, как стол. Он кажется единым целым с берегом, словно вырос тут, как ядовитый гриб. Словно сама земля с отвращением выдавила его из себя.

Вокруг камня медленно, беззвучно скользят молчаливые фигуры в темных плащах с низко надвинутыми капюшонами. Они не останавливаются ни на миг, но в движениях нет суеты, они напоминают неспешный чопорный танец.

Легкое прикосновение к плечу. Ульнита! Замерла, не подает никакого знака. Еще бы! Не придумали они жеста, который обозначал бы «Совиное капище»...

Эта мысль тут же исчезает: одна из фигур, не нарушая общего ритма движения, направляется к кустам. Тут уж замереть, вжаться в землю и «дышать вполголоса».

Загадочное существо нависает почти над головой. На него страшно глянуть: вдруг встретишься глазами? Взгляд прикован к посеребренной лунным светом земле, на которой черным силуэтом обозначилась четкая тень. Искривленная, искаженная. Ведь не может же, в самом деле, быть такое, что из-под капюшона вместо лица виден гигантский изогнутый клюв!

Или... может?

Острое, мучительное любопытство оказывается сильнее ужаса. Взгляд отрывается от земли, скользит вверх по темному плащу.