Елизавета Дворецкая - Весна незнаемая. Книга 2 - Перекресток зимы и лета

А Сварожец внизу под обрывистым берегом ревел все громче и яростнее; со всех пригорков в реку неслись мутные потоки со снегом и льдом, вода стремительно поднималась, подмывала берега, целые пласты земли с шумом обрушивались в воду. И нельзя было не думать о том, сколько бед принесет уже ушедшая, побежденная зима, и как долго еще придется бороться с ее последствиями, как долго еще прогнанная Зимерзла будет волочить по земле тяжелые полы своей одежды. Ни одна битва не бывает последней, никакая победа не бывает окончательной.

Громобой смотрел, как Дарована подбирает подол, выискивает травяную кочку, куда можно ступить уже запачканным и промокшим сафьяновым сапожком, и думал о том, как трудно ему теперь найти свое место в этом новом, возрожденном и изменившемся мире. Правда, если он и окажется после свадьбы с Дарованой наследником глиногорского князя, это ведь не помешает ему по-старому работать в кузнице? Топоры и сохи теперь нужны. Громобой надеялся, что не растерял свое прежнее умение на дорогах надвечных миров, и это лучше всякого радужного моста свяжет нового Громобоя с прежним. А это самое главное – чтобы новое, развиваясь, не порывало связей с прежним, не теряло корней, не разрывало цепи поколений. Тогда мир одолеет любую беду.

Вчетвером они шли по берегу над ревущей рекой к Славену, когда навстречу им вдруг показалась спешащая женщина. Не разбирая дороги, скользя по мокрой земле, ступая прямо в лужи, к ним бежала княгиня Жизнеслава, и все они разом узнали ее, даже Милава, никогда с ней не встречавшаяся. Подол платья княгини был мокрым почти до колен и казался черным, шубка была распахнута, княгиня тяжело дышала и выбивалась из сил, но бежала, бежала к роще, и несколько челядинцев, в перепуге пустившихся за ней, напрасно молили ее остановиться.

Увидев среди встречных Даровану, княгиня Жизнеслава остановилась, сжав руки перед грудью, и от усталости и волнения ее покачивало, как березку на ветру. Она тяжело, судорожно дышала, открыв рот и глотая влажный прохладный воздух, ее голубые глаза с мольбой, страхом и надеждой скользили с одного лица на другое. Среди этих четверых не было ее сына. И все четверо молчали, у каждого щемило сердце, но никто не произносил ни слова. Эта женщина уже знает то, что для нее сейчас важнее всего на свете, и даже им, детям богов, нечем ее утешить.

– Дарована… Где… он?.. – почти шепотом выдохнула княгиня, и голос ее прервался.

Дарована открыла рот, вдохнула, но промолчала. Она не могла придумать, как назвать уход Светловоя, чтобы княгиня не считала исчезновение сына за его смерть.

Княгиня ждала ответа, потом бросила взгляд за их спины, на далекую гору, где зеленела священная роща. Там ее сын положил начало общей беде, там сам он пропадал все эти долгие дни и месяцы, там он оставил свою душу. И теперь там не было ни одного человека. И она поняла это без слов.

Закрыв лицо руками, княгиня покачнулась. Милава и Дарована разом сорвались с места, подхватили ее, обняли, забормотали что-то невразумительное; ничего не слыша, княгиня рыдала, задыхаясь и отрывисто вскрикивая, и блеск весеннего дня, дыхание ожившей земли проходили мимо нее. Ее сын, ее единственное дитя, отрада и надежда ее жизни, ушел от нее туда, откуда не возвращаются; он стал искупительной жертвой, как Веселка из Прямичева, как те неизвестные ей сотни людей, не доживших до прихода весны. Но то, что Светловой один из всех был в чем-то виноват, не утешало княгиню в ее потере. Она лишилась сына, она лишилась будущего, и для нее весна не придет никогда. И Огнеяр с Громобоем, оба одержавшие победу в самой важной битве их судьбы, стояли одинаково хмурые, оба страдая от бессилия помочь этой женщине. Она ни в чем не виновата, но именно она обречена на самое долгое, неизбывное страдание. Сердце ее полно любви, которую не угасят никакие прегрешения сына и не остудит время, и ее любовь станет ее незаслуженной казнью. Это – обратная сторона Макошиных даров, это – зима, без которой не бывает весны.

Дарована и Милава под руки повели княгиню назад к городу, Огнеяр шел позади. Громобой задержался над обрывом Сварожца, глядя в ревущую, мутную воду. Река несла целые деревья, вывороченные с корнем, крутила их, как легкие прутики, сталкивала между собой, и под давлением воды стволы топорщились, лезли на берег, как исполинские змеи, снова срывались и неслись дальше в пленившей их реке…

Громобой поднял глаза: там, на полуночи, куда стремился Светлый Истир, ему виделось само Мировое Дерево, небесное отражение земной священной реки. Корни его терялись в подземельях, ветви простирались над всем земным миром, а вершина уходила в небо. Так высоко, что даже сейчас, среди безоблачного голубого сияния, ее нельзя было разглядеть. Громобой вспомнил скованного Стрибога, прозрачную толщу воздуха на крыше мира, откуда он смотрел на землю и видел ее так, как видят только боги… И все же что-то было еще выше. До самой вершины Дерева он в своих странствиях не добрался. И если в подземелье под Ледяными горами нет уже ничего, то над Стрибоговой горой есть иные горы. И сейчас Громобой думал об этих пространствах, в которые судьба еще пока не пускала его. Теперь ему хватит дел на земле. Но в своих далеких странствиях он узнал то, что придает истинный смысл земной жизни – что путь в небо бесконечен.