Оксана Демченко: Докричаться до мира

Третий в пустыне – частый гость, с первого дня взрослой жизни он бывал тут регулярно и знал очень многие линии щелей и разломов, у него ведь совершенная память. Особенно он выделял необычные рисунки – вехи, такие, по которым вдвойне приятно прокладывать маршрут. Их секреты ведомы лишь ему. У Первого другие, и у остальных тоже – прошлый опыт каждого уникален.

Здесь, у скального бока, он сидел, ошалевший и восхищенный, озираясь на нежданно огромное пространство мира, когда впервые попал наверх еще совсем щенком. Тогда он думал, это почти свобода. Давно.

Вдоль необычной, прямой, как черта, щели, любил бродить позже, запоминая и укладывая в сознании то, что должен знать он, только что получивший свое новое место в иерархии волков: Третьего, разведчика, изучающего повадки Вечных и их слабости, коридоры и системы контроля. Ему тогда едва пошел третий восьмик лет. И еще казалось, способ добраться до горла Вечных есть, найти его можно в ближайшие годы, – прежние Третьи сделали немало, и он тоже старался изо всех сил. Когда открываешь третий восьмик, мир очень прост. А сам ты – почти всемогущ.

А эту жирную дугу нанесли Вечные. Отсюда он, как и любой высланный в обход наблюдатель, должен внимательно осматривать купол над головой: нет ли трещин и помутнений. Его зрение совершенно, оно находит огрехи лучше и раньше самых точных приборов Вечных. К тому же поверхность купола огромна и двойной контроль более чем оправдан: высота свода – несчетные восьмики метров, периметр – километры, тонкие редкие арки опор столь легки, что удивляют своей способностью выдерживать ветер. Стаю время от времени выпускают в дикую пустыню, далеко, за пределы купола, – именно там он узнал, насколько сокрушительны бывают бури. Редкие и действительно страшные – в последний раз его несло и швыряло по скалам почти километр, и до ворот он дополз со сломанными ребрами. Хозяева знали о буре и специально послали его одного так далеко, в дикий край: таково было очередное испытание на личную выносливость и приспособляемость. Даже лечили после возвращения, так они делают редко. Третий – удачный образец, и потому еще очень нужен.

Итак, трещины. Время их искать. Если случится найти, придется коротко тявкать и утомительно однообразно смотреть строго в обнаруженную проблемную точку до получения сигнала поощрения. Он находил и тявкал пять или шесть восьмиков раз за прошедшие годы. Иногда хозяева по полчаса не могли заметить то, что очевидно для него. И приходилось ждать, замерев в неудобном положении, с задранной головой. Очень противно. Особенно в полдень, когда скалы горячи, или перед рассветом, уже без запаса тепла и сил. Кто убирал трещины – неизвестно, волвеки так и не заметили этих существ. Летающие? Или они умеют ползать по гладкому и скользкому куполу головой вниз?

Отсидев положенное время и ничего не заметив, он поднялся и потрусил дальше, нервно принюхиваясь и чихая. Здесь только что прошла ползучая повозка Вечных. Он слышал и чуял, как они наблюдали за его туповатым усердием сидения на дуге, но вида не подал. В редком холодном воздухе, непригодном для легких его двуногого облика, звуки разносились слабо, недалеко и сдавленно. Впрочем, короткие туповатые уши чутко ловили их, не ошибаясь и не напрягаясь. «Волчий слух», – с завистью говорят Вечные, намекая друг другу, что это-то у них получилось. У них! Если что и радует, так именно бессильная зависть. Получилось – у них, а досталось – волвекам. Как и совершенное зрение, способное без труда отмечать песчинки и тонкие царапины в паре километров – на темном в ночи прозрачном куполе. Или восхищенно созерцать отблески неведомой им, полуслепым, высотной радуги, метящей кромку горизонта свечением, сообщая о скором восходе второй луны.

Помехи второлуния велики, обруч мучительно давит на лоб, но и Вечным в отмеченное шумом время за ним не уследить, уже проверено. Именно он додумался: все второлуние хозяева слепы и глухи. Это единственное, что позволяет мириться с мерзкой зеленоватой бледностью света и трескучим шелестом звучания самой холодной спутницы мертвого мира, проникающим в сознание через обруч Вечных. Когда луна тяжело нависает над горизонтом, пески пыльно вылинивают и блекнут, наливаясь неровным пульсирующим светом.

Второлуние не любил и не любит ни один волвек – тревожное время, смутное и невнятное. Плоский свод блеклого неба давит на спину, угрожает, вздыбливает шипастый загривок, заставляет до предела выпускать когти, словно сама земля может вдруг встать на ребро и сбросить в холодную пустоту небрежного и невнимательного к ее дурному настроению путника. Так никогда не случалось, и причин нервничать нет, – как нет и покоя. Впрочем, сегодня последний день второго восьмика в этом облике, завтра домой.