Оливер Джонсон - Полунощная Чудь

Каждую осень совершалось жертвоприношение четырем духам, жившим в пещере. Бросали жребий, чтобы из всех юных девушек, живших в деревне, выбрать ту, которая совершит его. В этом году короткую соломинку вытащила дочь старосты, которую звали Имуни. Она с беспокойством ждала, когда придет день конца лета, так как приношение, которое люди Года посылали вместе с юной девственницей, необходимо было принести прямо перед отлетом соловья. Не слишком рано, когда птица еще поет, иначе жертва — вино, снег и букет из пшеницы и цветов — потеряла бы всю свою силу: снег растает, вино прокиснет, а цветы завянут. Тогда деревня будет наказана сильным дождем с градом, который погубит посевы, фрукты на деревьях покроются плесенью, а урожай уменьшится. Но намного хуже, если приношение будет сделано после того, как птица улетит, так как тогда весь следующий год деревню ждут одни несчастья: женщины будут выкидывать, а не рожать; голод и болезни, а снежные бури захватят всю весну.

Каждый год приносили в жертву яка и по его внутренностям староста предсказывал, когда улетит соловей. Пока Гарадас предсказывал правильно. Предыдущим поколениям не всегда так везло.

Было три часа до рассвета того самого предсказанного Гарадасом дня, дня жертвоприношения. Имуни ждала в холодной гостиной каменного дома. Когда-то она гордилась тем, что живет в самом большом доме деревни, а у ее отца и матери есть слуги. Но в этот час дом напоминал скорее могилу, чем место, где живут люди, так как она никогда не вставала так рано. Никто не бегал и не суетился, как бывало обычно, в камине не горел огонь, дым не висел над низкими стропилами, а твердо утрамбованный земляной пол был холоден от воздуха гор.

Большую часть вечеров самый главный человек деревни приходил сюда, садился в свое любимое кресло, жевал бетель и до позднего вечера говорил о делах, попивая перебродившее молоко яка. Но последней ночью все было совсем иначе, и ничего из этого не будет, пока она не вернется обратно — если вернется. Ах, если бы можно было вернуть жизнь назад! Ей только девять. До этого дня ее обязанности были совсем просты: наполнять кожаные бокалы, полученные от одного старика в обмен на добрые слова и костяные безделушки, которые она и другие дети вырезали во время долгих и скучных часов, пока пасли стада яков. Еще несколько дней назад там было ее место; быть там — вот все, чего она хотела от жизни.

Но сейчас в камине не билось веселое пламя и холод земляного пола сочился через ее тонкие сандалии. Все было тихо. И только от ее матери, Идоры, сидевшей на стуле около двери, исходила молчаливая поддержка. Снаружи была самая темная ночь, которую только можно себе представить: ни одно животное не шевелилось в сарае, петухи молча сидели на своих насестах. Казалось, что весь мир застыл, остановился, ожидая мгновения, когда мать подаст ей знак выйти из дома и одной отправиться в горную пещеру, дом духов.

Холод и страх накинулись на нее; она не могла перестать дрожать. Молча она спросила себя, смогла бы она заговорить, даже если бы это было разрешено.

Неделю назад казалось, что до путешествия еще целая вечность; а теперь она подумала, что оно налетела на нее со скоростью самого быстрого коня. И раньше часто бывало темно, когда она вставала, но темнее, чем сегодня не было никогда — и абсолютная тишина. Тишина, которая заполнила все вокруг — молчание сердца горы.

Она вздрогнула, когда мать внезапно встала. Внутренние часы сказали ей, что время пришло. Серце Имуни подпрыгнуло и застряло в горле, как только она встала. Настало время выйти из дома. Мать вынула толстый шерстяной плед из корзины, стоявшей перед входной дверью, и накрыла им ее плечи. Он был слегка велик для нее, так что его край волочился по полу и шуршал, когда она шла. Потом мать дала ей жировую лампу, мерцавшую в терракотовом кувшине, и полотняный мешок, в котором находилось приношение этого года: венок, перебродившее молоко яка и, самое последнее, мешочек снега, собранный вчера деревенским людом на склоне над деревней. Даже через полотно мешка она чувствовала холод смерзшихся снежных кристалликов.

Все было готово. Они подошли к двери дома, мать взяла ее за руку и вывела на улицу. Никто не ждал снаружи, так как считалось, что зима будет тяжелая и неудачная, если кто-нибудь увидит девственницу, поднимающуюся по тропинке в гору. Девочка должна идти одна, никем не замеченная. Мать начала шептать ей, а холодный осенний воздух превращал ее дыхание в пар.