Виктор Федоров - Меч и щит

— Значит, его обломки будут напоминать им, что здесь к нам приставали мздоимцы и нам это сильно не понравилось, — решительно заявил Мечислав. — Мы должны свалить его. Слышишь? Должны!

— И как ты предлагаешь это сделать? — не без ехидства осведомился я. — Раздашь этим порнам кирки? — Я махнул рукой в сторону девиц, которые, пока мы болтали, успели очистить кустодию от всего мало-мальски ценного и занести туда тела убитых; маленькая раскосая брюнетка услужливо держала наготове зажженный факел. — Это же гранитные блоки, вдобавок в два обхвата шириной. Тут на неделю работы для целой армии. Или ты, как Ликофрон, придумал машину, способную повергнуть трехчлен в прах, стоит только дернуть за веревочку?

— Зачем, когда у меня есть он? — Мечислав хлопнул по рукояти своего меча.

— Что ты имеешь в виду? — не понял я.

— Во всех легендах о заговоренных мечах сказано, что они перерубают камни как солому. А если уж наши мечи незаговорениые, то я просто не знаю, какие еще можно так назвать!

— Но я же говорил, что мне не удалось изрубить каменного болвана, — возразил я.

— Его защищала не крепость камня, а заклятие Валы, — отмахнулся Мечислав. — В любом случае проверить не мешает.

И с этими словами он выхватил меч и бросился к монументу. Не желая в чем-либо уступить ему, я тоже обнажил клинок и побежал к правой половине сооружения, так как Мечислав выбрал левую.

После нашего дружного натиска некоторое время гранитные небоколы стояли как ни в чем не бывало, но стоило чуть толкнуть их, как они медленно, величественно съехали на землю, а затем не менее величественно повалились, рассыпались на тесаные гранитные глыбы. Я думал, Мечислав на этом и остановится, в конце концов получившийся одночлен мало чем отличался по замыслу и исполнению от идола Свентовита в том заброшенном вендийском святилище. Но Мечислав не успокоился, и мне пришлось работать мечом рядом с ним. Когда все было кончено, мы полюбовались валяющимися на земле блоками и тремя гранитными пеньками на месте монумента и повернулись, чтобы закончить еще одно дело.

Девицы стояли с выпученными от ужаса глазами, словно крушение каменного трехчлена обратило в камень их самих. Я молча подошел к раскосой брюнетке, взял у нее факел и с возгласом «Файр!» швырнул в открытую дверь кустодии. Щедро политая оливковым маслом мебель загорелась тотчас, а через несколько минут уже пылала и вся кустодия. Это зрелище вывело девиц из оцепенения, и они побрели в свою башню, на сей раз даже не пытаясь заигрывать с нами.

Когда я глядел на языки бушующего пламени, мне вспомнилась старая ромейская пословица, хотя на самом-то деле это сказал едва ли не первый ромейский поэт, Гай Скрибоний (между прочим, подражая левкийскому поэту Гилиппу, но это так, к слову), когда хотел выразить истинно ромейское отношение к окружающему миру: extra limes, illimitis est, то есть за пределами их ромейского «правого государства» царит беспредел. Надо сказать, что, став пословицей, эта строка потеряла не только своего автора, но и второй слог первого слова, став ех limes… и так далее.

Тем самым ромеи намекали, что беспредел царит не за границей, а на границе их «цивилизованного» государства. Но такого illimitis-a, какой учинили тут мы с Мечиславом, ромейской границе не доводилось видеть со времен нашествия харь.

Тут мне в плечо ткнулось что-то мягкое. Я оглянулся и увидел Уголька. Он явно давал понять, что развлечения — дело хорошее, но пора и в путь. Я вздохнул и принялся загружать его торока денариями и благоразумно изъятыми из кладовой казармы припасами: хлебом, сыром и зеленью. Наполнил свои торока и Мечислав, так что благодаря этому маленькому приключению наш стол в ближайшие дни будет достаточно разнообразным. А там, глядишь, и до Тар-Хагарта доедем, где нас обеспечат пропитанием трофейные денарии, хотя примерно треть их я, не считая, отсыпал у входа в левую башню. Никто не может сказать, что я не выполняю своих обещаний. Даже если даю их порнам. Принципами, знаете ли, поступаться нельзя, даже если поступился званием принца…

Мы сели на коней и, не сговариваясь, направились прямо к мосту, так как одновременно ощутили неодолимое желание покинуть Ромею. Проехав между башен, мы оставили позади ромейский берег Магуса; копыта коней застучали по широким, в локоть, дубовым балкам моста. На это, как уже сказано, выдающееся сооружение я взирал с любопытством, Мечислав же — с откровенным изумлением. И его можно было понять: в Роме хватает архитектурных сооружений, подчас даже красивых, но этот мост по праву считается одной из вершин строительного искусства ромеев. В свое время Педант не жалел красноречия, описывая мне этот символ ромейского величия (былого, конечно, но об этом он умалчивал). Поэтому мост был для меня таким знакомым, что я чуть не поздоровался с ним. Кстати, верный своей привычке Педант, рассказывая об этом «чуде романского гения», позабыл назвать имя его строителя Тита Гельвия Косса (его я значительно позже сам узнал из книг), но зато многократно упоминал императора, распорядившегося о строительстве моста (имя сего владыки я помню, но не скажу).