Виктор Федоров - Меч и щит

— Улош, что с тобой? Ведь это же просто царапина. — Я коснулся пореза у него на шее. — А этого, — показал я на неглубокую рану на груди, — могло и вовсе не быть, если бы ты послушался меня и надел кольчугу.

Слабеющий Улош сумел улыбнуться и произнести:

— Я тоже не могу поступиться… — Тут лицо его исказила судорога боли, и он не закончил фразу. Я испугался, что его рана намного глубже, чем мне казалось. В это время к нам подошел Гейр, держа в вытянутой руке двумя пальцами нож убийцы, несомненно переодетого и подсунутого к пленным вратника. Я с ужасом увидел, что лезвие покрыто темным налетом, словно нож обмакнули в деготь. Это наверняка был какой-то яд, и никакая кольчуга не спасла бы Улоша. Как не спасла бы она и меня, внезапно понял я, если бы Улош не подставил свою грудь.

— Улош, пожалуйста, не умирай, — взмолился я. — Ведь ты обещал сделать из меня воина и сам говорил, что хорошему лучнику надо учиться самое малое двадцать лет. Так что придется тебе со мной возиться еще лет восемь.

На этот раз Улош даже улыбнуться не сумел.

— Не смог… — пробормотал он еле слышно на своем родном языке, которому научил и меня. — Дальше… сам. — И вытянулся, закрыв глаза.

Я стоял на коленях, застыв от горя, не веря в случившееся. Но каменная неподвижность Улоша убедила меня в его смерти, и тогда я заплакал, как мальчишка, горючими слезами, хотя со смерти Архелая не пролил ни слезинки.

Погруженный в воспоминания, я и не заметил, как день сменился вечером, а вечер стремительно перерастал в ночь. Уголек давно перешел на шаг и явно давал мне понять, что пора бы остановиться на ночлег. Я огляделся — куда же меня занесло — и увидел, что мы по-прежнему движемся берегом Магуса и меня окружает с трех сторон не то лес, не то сад… В темноте не разберешь.

Что ж, это место подходит для ночевки не хуже любого другого, решил я и, спешившись, расседлал Уголька и отправился на поиски хвороста. Мне повезло: кроме хвороста я добыл неосторожного зайца, убив его ударом ветки по носу. Я развел костер, снял с зайца шкурку и насадил тушку на заостренную палочку. Пока он жарился, я глядел на огонь и вспоминал погребальный костер, на котором выпускали для странствий по мирам душу Улоша и других наших воинов, павших при Смартигане, сто восемнадцать человек. Теперь-то я мог отвезти их тела к родным, но посчитал, что это будет оскорблением павших под Мулетаном, и не сделал исключения даже для Улоша. Да и к кому его везти? Его родина — за много миль к востоку тсюда, севернее Джунгарии, и, судя по немногим обмолвкам Улоша за все годы его жизни в Антии, на родине его никто не ждал. Поэтому он возлег на погребальный костер вместе с теми, с кем сражался бок о бок и чье дело стало для него своим. А в качестве сопровождающих я велел отправить на заклание всех пленных вратников, а заодно и досадивших мне своей наглостью ромейских купцов. Если вратники шли под топор с тупой покорностью баранов, то купцы, как следовало ожидать, подняли крик.

— Вы не имеете права нас казнить! — голосили они. — Мы подданные. императора! Мы романские граждане!

Их вопли пробились наконец сквозь окутавшую меня лотную пелену горя, и я соизволил уделить купцам каплю своего внимания.

— Отведите их вон на тот взгорок, — показал я телохранителям, — и повесьте на самых высоких деревьях. Кажется, оттуда видна Романия, пусть полюбуются напоследок своим источником всяческого права.

Телохранители увели вопящих купцов, и на сей раз никто не заикался насчет дурного влияния душ не зарытых в землю врагов. Все знали, что душа повешенного не может выйти из своего тела, и когда тело это наконец валится само, то исклеванная воронами вместе с плотью душа будет настолько слабой, что не сможет причинить людям никакого вреда. В Антии такой казни — повешению с запрещением снимать — подвергали за особо тяжкие преступления вроде отцеубийства, и я посчитал, то эти ромеи вполне заслужили ее, особенно когда увидел неотапливаемый сарай, где вратники держали свой живой товар.

Чтобы насыпать над прахом сожженных курган, требовалось сперва прогреть землю, иначе бы ее не взяли найденные в лагере кирки и лопаты. Пришлось разломать на топливо все избы, в том числе сруб с узкими окошками под самым потолком, в который можно было проникнуть только через самый настоящий подземный ход, высотой в полтора человеческих роста, ведущий к терему в центре лагеря. В этом срубе мы нашли уже умирающую вороную кобылу и ее новорожденного жеребенка.