Галина Романова: Властимир

Чистомысл тронул край мисы — и видение пропало. Теперь это была просто вода с грязью и песком.

— Аи, молодец, девушка! — добродушно похвалил волхв, поглаживая бороду. — Верно ты про себя сказывала, правду чистую, что душа твоя!

Веденея все сидела, не спуская глаз с мисы.

— Это он и есть? — молвила она растерянно. — Я и не разглядела его как следует, лишь глаза его запомнила…

— По глазам узнают любимого, как по силушке — добра молодца! — кивнул Чистомысл. — То и правда был сокол. Не князь — так боярин, не боярин — так князев ближник. То судьба твоя, Веденеюшка, — от судьбы не уйдешь, не спрячешься!

— Все это так, Чистомысл. — Веденея наконец поднялась, пошла к печи. — Но я это давно уже ведала, увидела воочию только что, а Прогнева… У сестры моей в небе от птиц черно: кружат там соколы и ястребы, орлы и лебеди ясные, а порой пролетит ворон черное крыло. Страшно мне за нее!

— За кого это тебе страшно?

Веденея и Чистомысл обернулись — в дверях замерла только что вошедшая Прогнева, упираясь руками в косяки-ободревники. Синие глаза сверкали гневом, длинная коса висела почти до бедра. Расшитая белая с алым тонкого полотна рубаха обвила ноги. Она ворвалась ураганом, и Веденея с Чистомыслом невольно застыли при виде ее. Волхв только в мыслях похвалил ее — едва ли не за год расцвела она так, что остается только удивляться.

— Жениха мне решили сосватать? — с придыханием воскликнула Прогнева. — Замуж выдать? Не отец ты мне, Чистомысл. Я вольна в своих делах — кого хочу, того и изберу!

Так набрасываться на гостя не в обычае славян. Подобное небрежение может родить обиду на годы, а то и вражду. Но волхв и ухом не повел, улыбнулся только:

— Верно говоришь — сама изберешь. Я тому мешать не буду… Лови!

Он сделал быстрое движение рукой, но Прогнева заметила и поймала то, что он кинул. Девушка разжала кулак. На ладони лежали пять подвесок на шнуре. В середине была одна большая деревянная фигурка воина с мечом и щитом. Четыре других — костяные пластинки с искусно вырезанными на них с обеих сторон знаками: стрела, ключ, крест, звезда-пятиугольник, спираль, трезубец, круг, свастика…

— Что это? — удивилась Прогнева, разглядывая знаки.

— Оберег, — ответил волхв. — Запомни, девочка, — отдашь его только одному человеку. И тот, кому он попадет в руки, твой суженый.

Прогнева разом стихла.

— Это правда? — выдохнула она.

— Разве я когда-нибудь обманывал тебя, девочка? — строго сказал Чистомысл. — Все так и сбудется. Но помни — отдать его можно лишь единожды в жизни, иначе силы он своей лишится навеки!

Прогнева задумалась и пошла прочь, не сводя глаз с оберега. После ее ухода в доме установилась тишина.

Веденея закончила свои дела, быстренько собрала на стол, достав новый, непочатый каравай хлеба. Чистомысл, хоть и закусил, отказываться не стал, принял угощение, вначале, вслед за хозяйкой, опять плеснув из ложки варево и бросив кус хлеба на угли — духам-пращурам, по обычаю обратясь к ним с благодарностью. Когда они уже ели, тихо вернулась Прогнева, села напротив, глядя скромницей, — оберег висел на шнуре на ее шее. Когда Чистомысл подмигнул ей, гневно сдвинула брови, покраснела и потупилась, но не ушла.

Веденея едва успела прибрать со стола, а Чистомысл собрался что-то ей сказать, когда снаружи послышался пере-брех дворовых собак и быстро приближающийся топот копыт.

Всадник осадил коня у самого дома и шагнул в дверь прямо навстречу торопливо поднявшейся Веденее.

Она остановилась, ожидая увидеть того, кого указал ей волхв, но вошел человек ни капли не похожий.

Он шагнул через порог, согнувшись, и выпрямился, моргая глазами с яркого света улицы. Был он высок, повыше и поплечистее самого Чистомысла, но гораздо моложе, годился ему в сыновья. Куртка и штаны его были из хорошо выделанной кожи, расшитой тесьмой, украшены были и далеко не новые сапоги. За плечами незнакомца висел плащ, не похожий на те, что носили славяне, — был шире и с откинутым назад капюшоном, отороченным мехом. На узорчатом поясе висели нож в кожаных ножнах и меч. Узкое неулыбчивое лицо его потемнело от загара и обветрилось. Рыжие волосы падали на плечи. Синие глаза оглядели по очереди всех, а горбатый нос с густо сидевшими крупными веснушками слегка сморщился.

Разглядев наконец Чистомысла, приезжий вспомнил о вежливости и отвесил девушкам поклон. Потом прошел к столу, полез за пазуху и молча высыпал перед Чистомыслом горсть угольков.