Наталья Баранова: Нель

Я всегда недолюбливала Афанасия. Он всегда был непрост, говорил туманные слова, гордился своим умом, кичился положением и дипломом. Диплом мага и экстрасенса, — как смешно это звучит. Ты помнишь, что означает слово «экстрасенс» — сверх чувствующий. Разве можно научить чувствовать? Разве можно научить чувствовать того, от кого закрыта гармония и совершенство этого мира, того, кто живёт погружённым в мир денег и суеты, и оторван от мира окружающего? А потом, выдавая диплом, как его учителя могли оценить его чувствование? По его словам? Проверяя его на приборах? Право слово — смешно. Смешно и жалко. И тебя, что ты выбрал его, и самого Афанасия. Мир закрыт от него, он смотрит на солнце сквозь печную заслонку и говорит, что это — истина. Я интуитивно недолюбливала его, наверное, оттого, что он решил, что жизнь его уже вознесла на вершину.

Предрассудки, вот чем вы окружены. Предрассудки, которые мешают, и дышать и думать. Думать нельзя по схеме, пользуясь стереотипами. Думать надо учиться самому. А более чем думать самому нужно учиться чувствовать. Чувствовать ложь, чувствовать истину, самого себя и своё место в мире. Мир без себя и мир в себе. Жаль, что никто не может пройти этот путь с тобой на пару. Путник в этом пути всегда одинок. И хорошо, если есть кто-то, кто может тебя направить. Кто-то, кто однажды уже прошёл свой путь. Мне не дано было этого счастья. Что ж, на каком-то пути кто-то должен быть первым. Когда-нибудь и про меня скажут то, что я говорю тебе — иллюзия. Всё то, что ты знаешь, — только иллюзия. Твоё право не верить мне и продолжать жить так, как ты жил. Отбросить и не вспоминать. Твоё право, как моё — рассказать.

Я помню, как тебя удивил мой дар, мы стояли на перекрёстке, ты ждал меня, а я шла к тебе. Ты помнишь того офонарелго водилу, что выскочил на красный свет, и нёсся на меня. Я помню твоё побелевшее лицо, Ник. Помню выражение отчаяния и боли, когда ты понял, что ничто не сможет меня спасти. А я, я не сразу поняла, что случилось. Только мир вокруг меня качнулся и поплыл неторопливо, не было звуков, стих гул голосов, эта многоголосица, что присуща большим городам. Время вокруг тянулось медленно. Очень медленно. Единственная, кто сохранила свою прежнюю скорость, была я. Я видела как плавно и неторопливо скользит по земле автомобиль с затемнёнными стёклами, так в далёком детстве медленно, неторопливо и величественно мимо меня скользила молния — змея, тягучая и густая, похожая на каплю мёда, стекающего с ложки, вся золотистая и фиолетово-синяя. Я видела тебя и других людей. Я махнула тебе рукой и крикнула, что всё в порядке. Но ты не услышал, ты просто не мог услышать, но я не сразу это поняла. А ноги несли меня к тебе, находясь в этом застывшем мире, я не прекратила начатого движения. Я очнулась, только ступив на тротуар рядом с тобой. И тогда мир вновь навалился на меня. Возникли из небытия звуки, задвигались люди. Я помню твоё ошеломлённое лицо. Помню, как ты смотрел на дорогу, начиная осознавать, что меня там нет, что я — вот она, рядом. Потом я сказала, что не помню, как оно вышло. Я солгала. Я помнила всё, даже лицо человека за рулём. То был Афанасий, но я тебе этого не сказала. Он был нужен тебе тогда, я не знала, могла ли в тот день дать тебе больше, чем он. У меня самой не было тогда слов и знания, было только чувство. Чувствование в кончиках пальцев. А за день до этого у меня и Афанасия был конфликт. Я усомнилась в его словах, и это слышали некоторые его ученики. Тебя среди них не было. Тебя не было рядом тогда, иначе б ты увидел, что злоба полыхнула в глазах этого святоши, как в глазах охотящейся кошки. Именно с того самого дня он и я — враги. Он не простил того, что кто-то посмел усомниться в его всезнайстве. Наверное, мне не стоило его тогда провоцировать, Ник. Беда в том, что тогда и я сама не понимала, что я делаю. А он стал присматриваться ко мне. Особенно, когда мне удалось уйти с траектории движения его автомобиля.

Напряжение. Уже на следующий день между нами возникла напряжённость. Он, видимо, пытался меня проучить, но понял, что я собой представляю, гораздо больше, чем он может понять. А потом, я уже говорила, что он смотрит на солнце через печную заслонку. Наверное, интуитивно он почувствовал это и сам, и так же почувствовал, что все его знания, сила и авторитет ничего не значат. Ведь всё, чему он может научить вас — это так же смотреть на солнце, как смотрит сам. И тогда он начал свою охоту. Мне жаль его, Ник. Я его жалею потому, что у него сил отбросить свои заблуждения и начать всё с самого начала. Именно поэтому я не могу поднять на него руки. Хотя… возможно, так было б намного проще, Ник. Было бы проще, если б он перестал топтать эту землю. И… всё равно не могу. Это не моё решение и не для меня, хоть гипотетически я не раз могу вернуться к этой мысли. Я даже не могу мечтать его убить. И не убью. Никогда.