Олег Дивов - Стрельба по тарелкам (сборник)

Пилоты вдруг почувствовали себя ущербными.

Мало кто, как Бобров, мог сказать открыто: «Мы – могильщики нашей профессии». Но Бобров сказал, и не раз, и, наверное, зря это сделал.

Остальные просто нервничали и потихоньку зверели. Так или иначе, постепенно всеобщая эйфория сменилась озлобленностью каждого на каждого. И отдельно – на Боброва.

У него и раньше хватало неприятностей. Из-за дурной манеры говорить правду, невзирая на чины, Бобров нажил врагов много где, вплоть до штаба ВВС округа. Но прежде у Боброва не было врагов в полку. «Вот мы ровесники, а все равно он мой учитель!» – говорил Пух. Впрочем, Пух и теперь это говорил.

Многие теперь говорили одно, делали совсем другое, а думали вообще третье. Образцовый полк, весь в грамотах и вымпелах – отчего ему и доверили «Программу Ворон», испортился на глазах.

Бобров и сам испортился. Стал фанатичен. Не войди в его жизнь «Ворон», он давно был бы «комэском-раз». Успел бы много хорошего сделать, пока сердце позволяет. Козлов еще когда собирался забрать в штаб Пуха, уставшего от летной работы. Но теперь Пух скорее застрелился бы, чем ушел в штаб. И Бобров не пошел бы «на эскадрилью». Все, кто имел возможность летать на «Воронах», вцепились в нее зубами и когтями. Даже те, кто уже видеть не мог слишком умные штурмовики. Чем ближе к машине – тем ближе к желанной победе. И летать они хотели в той конфигурации, что казалась им выигрышнее. Например Бобров – ведущим звена, и никем иным.

Как верно заметил лейтенант Миша, «самолюбие-то у людей не казенное».

Боброва от других отличала искренность помыслов: он был уверен, что «на звене» принесет максимум пользы «Воронам». Но одно дело – мотивы, а другое – как это выглядит со стороны. И тут уж ничего не поделаешь.

Боброва невзлюбили, потому что он не боялся «Ворона», принимал машину, как она есть. Никто не сказал ему худого слова, но многие подумали.

«Экспериментаторы» тоже не боялись «Воронов», наоборот, они в них души не чаяли. И уж в адрес «экспериментаторов» никто не жалел разных слов.

Волей-неволей такое отношение сблизило Боброва с этими странными пилотами, непонятно за каким дьяволом завербовавшимися в армию. Он потянулся к ним, заговорил раз, заговорил другой, поймал волну ответного интереса… Узнал кое-что о них. Начал что-то подозревать. Начал жалеть. Мысли летать вместе не было – слишком уж «экспериментаторы» задирали носы, с такими трудно сладить. Хотя у Боброва имелся козырь: он объективно был лучшим штурмовым пилотом, нежели они, со всеми их талантами. Он мог научить их той самой «четкости», за которую его уважали.

В обиходе эту четкость называют просто выдержкой. На земле ее Боброву частенько не хватало. Видимо, расходовалась при постановке на боевой курс и атаке. За секунды.

Когда на «экспериментаторов» вызверились все, решение будто пришло само собой. Бобров не терпел несправедливости и просто по-человечески вступился за ребят. Увлекся, пошел на принцип, дал слово командиру…

Не сразу он сообразил, как его поступок расценили однополчане.

Забавно, что Чумак, Хусаинов и Пейпер выглядели испуганными, когда их осчастливили новостью: летать будете, да еще и «с самим Бобом».

Пейпер, подумавши, воспринял это как профессиональный вызов. Он все на свете только так и воспринимал.

Чумак много и изобретательно выпендривался, пока не увидел, что Бобров плевать хотел на его штучки. Убежденный в своей невыносимости, Чумак сделал вывод: Бобров достиг высшего просветления, он практически бог. И тут же возлюбил командира, как отца родного.

Хусаинов первым делом вручил Боброву докладную записку о системных ошибках в учебном процессе. Бобров записку прочел и назавтра половину аргументов Хусаинова подверг жестокой критике, а другую половину – критике убийственной. Звучал «разбор полетов» академично, без единого личного выпада, и под занавес как-то незаметно превратился в доверительную беседу. Хусаинов, отвыкший в полку от человеческого разговора, был сражен наповал. Тут Бобров добил его – дал свою докладную на ту же тему и попросил оппонировать. Хусаинов ночь корпел над бобровской бумагой и даже нашел в ней пару огрехов, которые Бобров с благодарностью исправил.

И все-таки прежде, чем впервые раздалось гордое «Мы – пилотажная группа «Бобры»!», прошел год.

И потом еще почти три года прежде, чем в строй «слабого звена» встал новенький штурмовик лейтенанта Васильева.

Авария Пейпера сильно отбросила звено назад. «Ставить на крыло» новый самолет и нагонять программу надо было в бешеном темпе: сегодня один элемент, завтра следующий, и желательно без накладок, все с первого раза. Как это перенесет молодая машина, конструкторы догадывались. За гордым именем «Ворон» скрывалась психика вороны, стайной птицы. Дай ей понять свое место – и никуда она из стаи не денется. Для страховки надзирать за процессом должен был опытный летчик. Мог, по-честному, и не слишком опытный.