Игорь Недозор - Закон абордажа

В тот день — серый, декабрьский… в тот день шел снег. Летела по ветру крупная, как горох, снежная крупа, набивалась в стыки между булыжниками городской площади; пахло первым снегом, навозом и дымом; переступали, фыркая паром, лошади. Тонкие оголенные ветви царапали небо, и побуревшие палые листья заледенели в грязи, втоптанные конскими копытами.

И помост казался мальчишке огромным, до неба, — желтые свежеструганные столбы, и где-то высоко-высоко, под самыми хмурыми тучами, столб с привязанной к нему фигуркой. Возле столба выложены вязанки сухого хвороста.

Народу собралось немало — почитай, половина городка.

Еще бы — давненько, уж лет с пятьдесят, не веселил священный трибунал обывателей Глейвина аутодафе.

Эохайд не выдержал, отвернулся. И стоявший рядом с ним стражник — немолодой пузатый дядька — грубовато, хотя и без излишней жестокости — что поделать, приказ — повернул его голову. Вновь его взор обратился туда, где ожидала смерти в огне его мать.

Он вновь отвернул голову. И вновь стражник оборвал эту попытку.

Пристав с эшафота охрипшим басом зачитывал приговор.

До слуха Эохайда доносились лишь отдельные слова.

— Отравительство… наведение порчи… лишение мужской силы… убиение младенцев во чреве матери… служение Рогатому…

Толпа встречала речь судейского злобным гудением, хотя обреченная бездушным законом на смерть Сихен Мей не сделала никому из них ничего дурного. Сколько их детей, что тоже собрались тут и развлекаются, кидая комья грязи в эшафот, появились на свет с ее помощью! Сколько женщин, одобрительно выкрикивающих «Сжечь ведьму!», спасено от родильной горячки!

Мать Эохайда молчала и только вздрагивала, когда очередной комок грязи попадает в нее.

Эохайд молча смотрел на мать, зная, что видит ее в последний раз. Пытки и истязания превратили цветущую молодую женщину в полуседую старуху. Она молчала, лишь плечи вздрагивали в рыданиях, и слезы текли по красному от ветра лицу с незаживающим ожогом от каленого железа на щеке…

И не было у нее уже сил кричать, что все это ложь, что нет за ней никакой вины, кроме того, что отказалась удовлетворить похоть верховного инквизитора графства.

Вот он — сгорбленный козлобородый монах в ярко-белой рясе, злорадно ухмыляющийся. Еще бы, теперь ни одна вдовушка, ни одна девушка округи не откажет ему, помня, что случается с гордячками! Приговор судей окончательный и обжалованию не подлежит, ибо по делам Священного Трибунала миловать может лишь архиепископ — а какое дело столь высокой особе до какой-то простолюдинки?

Тут же находились и судьи светского суда. Двое разраженно взирали на толпу и эшафот, явно думая лишь об одном — чтобы неприятная процедура закончилась, и они отправились бы по домам. Третий, немолодой здоровяк смотрел в сторону, угрюмо подергивая себя за бороду.

Много позже Эохайд узнал, что лорд Редди единственный из трех не подписал приговор, заявив в лицо преподобному Акури, что серьезных доказательств нет, а под пыткой даже сам инквизитор сознается в чем угодно, хоть в сожительстве с Хамираном.

Но двое других не были столь разборчивы, а может, просто не хотели ссориться с церковью, и судьба целительницы Сихен Мей была решена.

Вот оглашение приговора закончилось, и палач поднес к хворосту пылающий факел. Пламя жадно набросилось на поживу… И, вырвавшись из рук стражника, Эохайд ринулся по неровному булыжнику улицы куда глаза глядят — лишь бы подальше от воя пламени и воя толпы.

Последнее, что сохранил его взгляд, — серую сутану преподобного Акури, на которую бросает рыжие отблески разгорающееся пламя. Рука его лежит на эфесе церемониального клеймора — знака посвященного ордена Длани Элла.

Это случилось в Хойделле. Там, где море мутное, серо-зеленое и холодное, где зимой идут дожди со снежной кашей…

Гавань была полна народа.

Игерна с трудом пробиралась через толпу торговцев. Кругом были натянуты тенты и стояли открытые палатки, наполненные всевозможной одеждой, обувью, кружевами, скобяными изделиями, вином, маслом, инструментами, галантереей, благовониями.

Она потратила около получаса, прежде чем выбралась из толпы, но теперь мимо нее постоянно сновали носильщики, переносившие тюки с хлопком, табаком, индиго, какао, ванилью, сундуки с жемчугом, золотом, серебром, кораллами и изумрудами.

Где же эта купальня, о которой говорили подружки?

Кармиса сказала, что это где-то поблизости от таверны «Луна и устрица», куда направлялась капитанша.