Лилия Батршина - Поплачь о нем, пока он живой

Они скакали уже довольно долго, бока лошади начали тяжело вздыматься. Бьёрн тихо ругнулся, но все же не остановил Смолку, Гром тоже начал сдавать…

"Ну Смолка, ну пожалуйста…" И, как ни странно, лошадь нашла в себе силы поднажать и все же догнала Грома, пошла с ним корпус в корпус, как недавно. Бьёрн протянул руку и схватил поводья Грома, заставляя коня остановиться, попутно тормозя и Смолку плохо слушающейся правой рукой, но она привычная, поймет…

— Совсем сдурела?! — с искренним интересом поинтересовался он. — Можешь не отнекиваться, я все равно не поверю!!! — и вдруг рявкнул на и так испуганную девушку: — Жить надоело?! Совсем весь ум в косу ушел?! То-то я смотрю, длинная, а ум, видать, наоборот, короткий!!! Чего ты удумала, бестолочь несчастная?! В лесу сгинуть захотела?! Думать сначала надо, а потом делать, али тебя не учили?! Или думать на самом деле нечем?!

Хрясь! Любава воспользовалась моментом, когда они оказались очень близко друг к другу, и влепила ему пощечину, вгоняя слова обратно в глотку. Бьёрн выпустил повод Грома, конь встал на дыбы, и Любава едва удержалась на разъяренном скакуне: Гром чувствовал, что что-то угрожает его хозяйке, и был намерен её защищать.

— Да лучше уж в лесу сгинуть, чем жить с тобой! — выкрикнула девушка, натянула повод. — Дубина бесчувственная! Думаешь, я кукла бездумная, сума, которую можно взять и унести с собой, и она тебе слова не пикнет? Не бывать этому!!!

— Ну конечно, кому нужен криворукий урод со шрамом во все лицо? — с неожиданной горечью хмыкнул Бьёрн, потирая ушибленную щеку, но быстро опомнился и продолжил уже в своей обычной манере: — Хочу тебе рассказать, «душа-девица», о твоем положении в моем замке. Официально ты считаешься моей женой, но мне совершенно наплевать, чем ты будешь заниматься на самом деле. Можешь спать с кем хочешь, хоть с Гилрэдом, детей ему рожать, мне и наследники, и твоя верность и преданность, что собаке пятая нога, ясно? Только чтобы слухов никаких не ходило, а на остальное мне, честно, плевать! Шмоток, украшений тебе вдосталь будет, что ещё?!

— Чурка ты дубовая! — с возмущением крикнула Любава. — Ты думаешь, женщину только шмотки да украшения интересуют? Да что б ты знал! Ты, похоже, женщину настоящую впервые в глаза увидел! — Любава ослабила повод, Гром встал спокойно. Посмотрела на Бьёрна потемневшими глазами. — Ты меня купил, как товар на базаре, вот тебе и дела до меня нет. Так что ж ты погнался-то за мной? Отпусти меня, ведь тебе на меня наплевать! Я и за тридевять земель твоей женой буду, перед богами сочетались! Что до верности, так меня воспитали в чести, и честь свою и клятвы я привыкла хранить и держать.

— И что, женой мне и в самом деле хочешь быть? — Бьёрн сложил руки на груди и рассмеялся. — Я тебя не пойму! То отпусти ее, то верность она хранить будет! А погнался, потому что имя свое позорить не хочу! Что бы обо мне сказали, если бы я жену даже до дома не довез? И не видать мне военного союза с твоим отцом, как своих ушей. Тебе ясно? Я даю тебе свободу, деньги, уважение людей, прошу только не позорить, что тебе ещё надо, что?!

— Истукан ты… — вдруг прошептала Любава и, наклонившись, легла на шею коня. Она вдруг безумно устала, страшно, безумно устала от этого спора, от этой погони, от всего, что произошло за последнее время. Ей захотелось заснуть, просто лечь и заснуть, крепко-крепко, так, чтобы не проснуться больше никогда… — Я перед богами в верности клялась, не перед тобой. Клятву боги держать велят… Свобода, деньги, уважение… Зачем мне это все, зачем, Бьёрн? Тебе не понять… И мне не объяснить… Это надо чувствовать… а ты… не умеешь…

— Ну не умею, и что? — с каким-то ожесточением спросил Бьёрн. — Потому что не всем, как тебе, и любви и радости в достатке было! Не любишь же меня, так зачем на клятве настаиваешь? Я тебя не неволю со мной миловаться! Ты возвращаешься или мне тебя силой тащить придется?!

"Слез моих не увидит… Никогда…" — уговаривала себя Любава. Закусила губу, вскинула голову.

— Силой? Посмотрела бы я, как бы ты меня силой тащил! — Любава с вызовом рассмеялась, давя слезы. Подтолкнула коня вперед, а точнее — назад, туда, откуда они прискакали. Оглядела темный и совершенно одинаковый со всех сторон лес и неуверенно двинулась. — Ты, Бьёрн, верно, не клялся ни в чем никогда, вот и дивишься. А если тебя жизнь однажды о косяк саданула, это вовсе не значит, что она так бьет каждого. И тот, кого она не била, вовсе в этом не виноват.

Бьёрн ничего ей не ответил. Ну да, садануло. И после этого душа закостенела так, что ни злобой, ни лаской не прошибешь… Он спешился и пошел за девушкой, ведя в поводу уставшую лошадь. Любава оглянулась и повторила его движение. Конь благодарно всхрапнул. Девушка смущенно опустила вниз и отряхнула подол платья: ведь скакала-то она так, как ей было удобно, то есть — как мужчина. Огляделась кругом и, вздохнув, повернулась к Бьёрну.