Наталья Турчанинова: Основатель

Кристоф промолчал, но юноша и не ждал ответа.

– А что, если кланы, объединившись, решат уничтожить кадаверциан до того, как те опять пробудят силу, погубившую Прагу?

– Они не объединятся, – ответил колдун, глядя на Иноканоана, который вдруг превратился из мудрого кровного брата в мальчишку, полного наивных юношеских представлений о жизни. – Одни будут сидеть тихо и трусливо желать, чтобы буря прошла мимо. Другие поползут к сильнейшему, вожделея получить его защиту. Третьи начнут громогласно взывать к общественному разуму и потихоньку интриговать. А четвертые удалятся в прекрасные, безопасные земли, недоступные большинству. Так что все очень просто. Примитивно. И не ожидай от них большего.

Кристоф повернулся к лигаментиа спиной и пошел к выходу из парка.

– Ты говоришь, как Вольфгер, – разочарованно сказал ему в спину Иноканоан. – И поступаешь так же самонадеянно.

Не оборачиваясь, кадаверциан небрежно махнул рукой, непредумышленно повторяя жест мэтра, означающий: «Думай, как хочешь».

1 марта

В центре просторной шестиугольной комнаты горел огонь. Он был заключен в круг и с шелестом бился об ажурную решетку, пытаясь вырваться и лизнуть ноги сидящего.

Верховный магистр клана Асиман смотрел на пламенный символ солнца и грел о его тепло холодные ладони. Огненные змеи, танцующие на длинных хвостах, тянулись к нему и плевались красными искрами. Особо резвые касались рук Амира, но не обжигали его. Их жар не мог уничтожить холод, давно живущий в теле мага.

Будь на то воля асимана, он бы сменил символ клана – корону и скипетр – на раскаленный диск солнца. Но вряд ли кто-то из учеников в состоянии понять иронию магистра. Древний страх перед светилом глубоко вошел в их кровь и требовал почитания других символов.

Невозможно безнаказанно изменить одному божеству, уйдя на службу к другому.

Религия юности Амира была проста. В мире в равных мерах существует добро – свет и зло – тьма. Между ними идет постоянная война, и человеку дозволено встать на любую сторону. Каждый поступок, каждое желание и мысль смертного может оказаться брешью в броне противника. Можно жить в бедности и гармонии, а можно в роскоши и пороке. Но первых божество поведет к свету по широкой дороге, а вторых – по узкому лезвию.

Душа молодого человека по имени Амир разрывалась. Одна ее часть, та, что просыпалась ночью, желала всех удовольствий этого мира. Ему отчаянно не хватало знаний, которые давали в храме, и ради большего он был готов даже убивать. Другая половина стремилась к свету и гармонии…

Он увидел ее во время чтения утреннего гимна. Молодой жрец призывал солнце, но на его зов из волн вышла прекрасная женщина.

Она изменила его жизнь, судьбу, предназначение. Показала дорогу, по которой он шагал уже не одно столетие и ни разу не пожалел и не усомнился.

– Ты боишься расплаты. – Киа сидела на ковре напротив смущенного юноши. Лазоревый полог над ее головой трепал ветер. Немигающий взгляд серых глаз, густо подведенных сурьмой, впивался в его глаза…

Однажды он попытался прочитать ей стихи знаменитого поэта, но она лишь снисходительно покачала головой: «Это пустое. Не трать время». И с тех пор он произносил их лишь мысленно.

– Ты боишься расплаты.

Волны с шелестом набегали на берег. Ветерок касался ее черных локонов, выбивающихся из-под повязки, расшитой жемчугом. Мелодично позвякивали колокольчики, вплетенные в длинные косы.

– Я ничего не боюсь, – процедил он сквозь зубы, оскорбленный подозрением в трусости.

Киа улыбнулась яркими прохладными губами, сняла с пояса узкий ножичек и протянула его Амиру:

– Тогда пойди и заколи моего раба.

Жрец посмотрел на оружие, потом перевел взгляд на невольников, стоящих поодаль, и отвернулся. Ярость и стыд заливали лицо ядовитым жаром. Уже не в первый раз ему хотелось задушить красавицу, смеющуюся над ним. Но без ее позволения он не смел даже подумать о том, чтобы прикоснуться к ней.

– В страхе нет ничего постыдного. Я тоже боюсь… – Она протянула руку, дотронулась до гладко выбритого подбородка Амира, заставляя смотреть на себя. – Боюсь скуки.

Утреннее солнце леопардовым узором лежало на ее коже. Одеяние, которое дозволялось носить лишь египетским царицам, охватывало стройное тело, оставляя обнаженными грудь, руки и ноги ниже колен.