Артур Баневич - Где нет княжон невинных

О, Махрусе, сколько же этого было… Он тосковал по ней шестнадцать месяцев. Она ему снилась. Он мечтал наяву. Ну и набралось.

Она не успела подумать, это был порыв. Глупый. Хоть в десять раз менее глупый, чем то, что сейчас выделывало его собственное тело.

— С тобой все в порядке, Дебрен?

«Все. Совершенно все. Но с другой стороны…»

Хуже десятилетнего сопляка. У них-то это по крайней мере случается во сне. Он умер бы со стыда, если б не умирал от счастья, которое она ему подарила.

Какие же ядреные были у нее груди! Господи.

Она прикрыла его. Была готова умереть, чтобы выжил он. Так вот просто.

У него не могло быть никаких претензий к собственному телу. Оно ответило любовью на любовь, и только.

— Все, — выдавил он. И уже совсем тихо, в лен и пахнущую лесом хвою, прошептал: — Лендуся…

Она была удивительное существо. Самое удивительное из всех, кого он встречал, а ведь он видывал уже таких, по сравнению с которыми полосатый грифон с павлиньими перьями казался дворовой курицей. Ленда была большая и тяжелая, а он не почувствовал, когда она освободила его от своего груза. Груди у нее были легкие, словно пух, и твердые, словно камень, — одновременно. Она была здесь, рядом с ним и на нем, будучи одновременно где-то еще. Там, за его ногами, где в стене зияла дыра размером с человеческую голову. И у дверей. Чары.

Время встало на голову. Мир стоял на голове. Ему, Дебрену из Думайки, серьезному мэтру магии, тоже хотелось встать на голову.

— Ну надо же, — пробился сквозь туман приглушенный голос. — Саданул с низкого уровня, по плоской траектории. Слушай, Дебрен, надо отсюда выбираться. Знаешь, что он делает? Метится в дверь трактира. На этот раз не попал, но когда попадет, пойдет на штурм.

Было темно; помещение, хоть и дырявое, по-прежнему заполнял пар. Ее почти не было видно. Частично потому, что она старалась остаться невидимой. Или по крайней мере спрятать от него некоторые части тела.

Он лежал и смотрел, как она мечется между главным помещением и предмойником. Слышал, как ругается, скрипит дверью, побрякивает алебардой, снова ругается.

Он лежал. Глядел. Слушал. Думать не мог. Пока еще не мог.

— Идти сможешь? Сухожилия целы? Дебрен, тебя спрашиваю.

Она говорила, повернувшись к нему спиной и сидя на пеньке для рубки щепок. Надевала платье, требующее шнуровки, поэтому и села. Хоть много-то шнуровать не приходилось. Ну и эти вопросы… Она плохо скрывала страх.

Он сразу понял, в чем дело.

— Ты не сможешь. Ведь так? — Он поднялся.

— Не обо мне речь. На мне раны, как на собаке…

— Сможешь еще раз пробежать? Только без фокусов, княжна. Я вижу, что с нами.

Она дернула шнурки, затягивая узел. Крепко. Так, чтобы тихий вздох можно было приписать давлению на легкие. Дебрен водил пальцами по прикрытым тряпками ягодицам, осторожно снимал блокаду с нервов.

— Я на одной ноге, — угрюмо бросила она. — Этот чертов нетопырь… Я неудачно ступила. Но он меня взбесил, крыса поганая. Знаешь, что он тут делал? Уголья в горшок перекладывал. Они пытались нас сжечь. Грифон — не дракон, сам из себя огня не высечет, вот и послал прислужника. Горшок небось тоже краденый. — Она, не поворачиваясь, кинула ему одежду. — На, оденься. Наверное, не хочешь, чтобы я тебе помогала.

— Справлюсь как-нибудь, — быстро сказал он. — И не волнуйся. Пискляк не настолько глуп, чтобы штурмовать дом. Конечно, чудовище, но против железа — слабак. Если б ты его алебардой пониже ударила!..

Он замолчал, но не обманывал себя, считая, что вовремя. И был прав.

— Верно, — ответила она без обиды, машинально завивая кончики парика. — Могло бы все кончиться. Йежин пил бы пиво. Петунка родила бы ему и сына, и дочку, и, может быть внучкой бы нарадовалась, а ты бы не рисковал остаться хромым. Но, поскольку я из-за этой ржавой дряни всегда в конницу попадаю, вот и не угодила куда надо. Я никогда алебардой…

— Сына и дочку? — Остальное он понял. — А при чем тут Пискляк? Он что, осуществлял здесь контроль рождаемости?

— Ну, таким-то дурным никто из них не был. Ни Доморец, ни его сынуля, чтобы попытаться контролировать рождаемость. Потому что его б за одно воскресенье Церковь прокляла и, учинив священный Кольцовый Ход, смела с лица этих гор. Но практически, и верно, нечто подобное случилось. Мы с Петункой немного поболтали о бабских делах. Из намеков я поняла, что у них проблемы с продолжением рода. Конкретно — у Йежина.

— Но у них же два сына.

— Ох, Дебрен, Дебрен. Ничего-то ты не замечаешь, выводов не делаешь. Возможно, потому, что не хочешь. Вообще-то меня это не удивляет. Она… что ж, не скажу, морвацкая националистка, но физически…