— Наши псы поганые тоже есть, уводят и продают, как скотину, — бросили впереди обижено, кивнув на скачущий навстречу отряд. — Сжигают книги, убивают волхвов, разоряют селения. Всех убивают, кто признает наших богов и в спасителя их не верит.
— А как верить, он же помер тысячу лет назад… Сами же и убили! — усмехнулся еще один, позади. Оглянуться Кирилл не посмел, двое охранников были почти рядом, чуть в стороне на обочине, направляя коней по пожухлой траве.
— Не оне… Объявлен разбойником за кровь невинную. Чертом себя за спину садил и объявлял духом святым… — прозвучал насмешливо и задорно за спиной еще один голос, молодой, не прошедший ломку. — Мол, я один свят, а все другие бесы. И се, как узрите меня на небесах ваших, пути ко мне направляйте, я есть стезя пространная и тернистая, кровь и плоть… На детей позарился…
Лишь когда охранники пустили лошадей в галоп, Кирилл оглянулся.
Позади него шел почти старик. Возраст его выдавали лишь глубокие морщины на коже лица и шеи, седая борода, как его волосы, да острый с горбинкой нос и впалые щеки. Заостренное лицо его было продолговатым, с высоким открытым лбом. Седые его длинные волосы, подвязанные шерстяной перевязью на лбу, спутано падали на плечи. Как и богатырь, примерно одного с ним роста, был он в одной порванной рубахе до колена и широких льняных штанах, подвязанный вязанным пояском с кисточками. Не иначе, его выдернули прямо с кровати — и штаны и рубаха когда-то были белыми, в каких спят. Наверное, раньше он был силен, он и сейчас держался прямо, выступая мягко, слегка приседая, словно крался. Цепкие глаза его окинули Кирилла взглядом, почему-то заставив сжаться, словно взглянул в омут, забыв обратить внимание на их цвет и остальные приметы.
Рядом со стариком шел еще один старик. Не такой старый, как первый. Без рыжевато-седеющей бороды и проплешин на голове, он мог бы вполне сойти за пожилого. Вряд ли ему было больше шестидесяти. На голову ниже богатыря и первого старика, мужицких кровей, в противоположность круглолицый, с выступающими широкими скулами и распухшим в кровоподтеках носом картошкой, широкий подбородок с ямкой, разбитые широкие губы, кровоточащие десны с выбитыми зубами. Телом он был еще крепок, и глаза его, глубоко посаженные под широкими нависающими бровями, были не менее ясными и пронзительными. Одет он был ни в пример остальным, точно собирался в плен заранее. Теплые штаны с меховой оторочкой, теплая вязанная из толстой льняной нити рубаха, небольшая котомка-мешок за спиной, на плече перекинутые лапти, которые он, не иначе, решил приберечь, или чтобы не оставить в засасывающей грязи.
Рядом со стариками шел высокий крепкий мужчина, лет тридцати пяти, чем-то похожий на богатыря, который поддерживал Кирилла, но меньше ростом. Такой же широкий, плечистый, голубоглазый и светло-русый. Он насупил брови, и ни на кого не смотрел, словно бы отсутствовал. А за ними весело скалился тот самый балагур, который пошутил насчет Спасителя. Он кивнул Кириллу в знак приветствия, проявляя любопытство и без стеснения разглядывая его. Ему было около тридцати, худой, с подвижными чертами лица — он все время старался выглянуть из-за спин, чтобы видеть, что твориться впереди, вытягивая голову. И улыбался, не загружаясь, куда его ведут и зачем. Рядом с балагуром шел парнишка, наверное, одного с Кириллом возраста, вряд ли ему исполнилось шестнадцать. Совсем юнец, с нежной кожей, по детски припухлыми чертами, испуганный, озирающийся по сторонам, держась немного в стороне, ближе к статной женщине со спутанными волосами и в рваном сарафане, которая выступала широким твердым шагом, иногда что-то подсказывая пареньку. За ними шли еще луди, но рассмотреть их как следует не получалось, лица многих ничего не выражали, кроме отчаяния и глухой тоски. Большинство из них смотрели под ноги, не поднимая глаз, лишь изредка зыркали по сторонам, заслышав топот лошадей.
— А ты отколь знаешь? — недоверчиво проворчал высокий старик к балагуру, который до этого с подозрением рассматривал Кирилла. — Языком чесать надо к месту.
— Я с такой мутью не выжил бы, — с досадой произнес балагур. — Муть ихнюю с себя полгода снимал. Избави вас Боженька от такой тьмы! Молитвослов евангельский теперича от корки до корки разобрал. Греческий-то я уразумею, был я у них. Не марал, погань, руки, спускают мертвечину на людей — и люди сами все добро отдают, слезами обливают и ноги маслом умасливают, а те сидят и считают, не положил ли краюхи хлеба за пазуху. Чтобы я так жил! — произнес он на распев и с акцентом, определенно кого-то копируя. — Болезные оне, им чертовщина примерещилась, а оне и рады. Павлик их, который явление Божьего Сына узрел, по всему свету рыскал в поисках достатка боголюбам.
Читать дальше