Анастасия Вихарева - Повернуть судьбу вспять

Значит, Мишки в клубе не будет…

С одной стороны, она почувствовала облегчение. После позора в доме быта встретить на дискотеке десятиклассника ей не хотелось. А если не будет, то вроде как можно сходить. Но с другой стороны, сердце вдруг больно кольнула игла и осталась — увидеть его еще раз хотелось, пусть бы краешком глаза. Думать о том, что он встретит Новый год с Нинкой и ее матерью, было невыносимо.

Когда ее очередь подошла, газировку уже выдавали по две бутылки в одни руки.

Любка расстроилась… Разве что отстоять еще одну очередь, как делали все? Она ужаснулась — конец очереди стоял на улице, все в малом зале не поместились. Наверное, она провела в столовой часа три.

Завезли бы баллон газа, сироп и воду…

Те, кто приехал из города, рассказывали, что там газировку продают на каждом углу в специальных автоматах, куда можно бросить мелочь и пить ее, сколько влезет.

Ладно, не маленькая, время было полпервого, мать, скорее всего, ее уже потеряла.

После столовой зашла в магазин — там народу было поменьше. Купила трехлитровую банку сливочного сока и трехлитровую банку маринованных яблок. Яблоки и сок были не хуже газировки. Еще ей нравилась сладкая маринованная капуста, но без того было тяжело, лучше потом сходить еще раз. И неожиданно перестала переживать о пуговице — ей сегодня здорово везло… Она уже давно поняла, что быть честным человеком — обречь себя на вечный позор.

Теперь из магазинов исчезло даже то, что было раньше. Любку это злило. Когда есть, не замечаешь, думая лишь о том, чего нет — а исчезло, начинаешь понимать, что это было нужное.

На плечиках в зале висело точно такое же пальто, с точно такими же пуговицами. Любка залезла в карман и сразу обнаружила целлофановый пакетик с заплаткой и запасной пуговицей. Не раздумывая, забрала пакетик и сорвала три пуговицы, висевшие едва-едва на одной нитке, с самого пальто — на рукавах пуговиц уже давно не было, так что и запасная не помешает, а когда заметят, пришьют новые. Даже совесть промолчала, когда она уходила из магазина, там всем было не до нее.

К тому времени, когда она проходила мимо здания дома быта и почты, обида на домбытовских как будто притупилась. Обижаться долго у нее не получалось. Она зашла на почту, оставив сумки в сортировочной, разделась. Почта пришла, в ящиках почтальонов лежали не рассортированная районная газета «Звезда», а сверху стопки писем. Возле одного из столов стояли три неоткрытых мешка, которые открывали, но почему-то вынимать содержимое не стали.

Любка потыкала в них пальцем. Два мягких и один зашуршал.

От Деда Мороза…

Обрадоваться бы, но никакой радости она не испытала. И не было ни одной умной мысли, чтобы объяснить свое состояние. Жизнь откупалась от нее дешевыми конфетами.

«Ладно, я могла и этого не иметь, — успокоила себя Любка. — В конце концов, я на чужой планете, где каждый подумывает о том же!»

Она постояла у мешка с подарками и представила, что наколдовала себе много газировки, красивое платье и шерстяные гетры, а еще бурки с молнией. И умные мысли в голову Леонида Ильича Брежнева, который уже едва мог разговаривать, но никому не уступал место, развязав какую-то войну в далекой стране.

Длинный стол нарыли в комнате, в которой раньше стоял коммутатор. Он и сейчас там стоял, но им давно никто не пользовался, разве что играл Николка, втыкая в дырки гвоздики. Теперь телефонная станция находилась в райцентре. Народу собралось много — все почтовские работники, работницы дома быта и монтеры. Малышня кружилась вокруг елки, срывая аплодисменты. Ребята постарше сидели за столом, с аппетитом уничтожая угощение. Кто-то принес холодец и колбасу, кто-то печенье «хворост», кто-то маринованные грибы и салаты.

Любка села возле матери, которая позвала ее.

— Ты много не ешь, еда чужая, — предупредила мать, когда Любка потянулась за винегретом.

— Мам, я только попробую… — попросила Любка, заметив, что она тоже почти ничего не ест. — Что теперь, смотреть, как другие едят?

— Кто будет тебя после этого звать? — укорила ее мать тихим голосом, чтобы слышать ее могла только она.

— Я не напрашивалась, я могу уйти… — огрызнулась Любка.

Пробовать еду на столе ей расхотелось. Настроение ее было безнадежно испорчено. Ей вдруг захотелось крикнуть матери: «Закрой свой поганый рот!» — но она сдержалась, крепко сжав зубы, в глубине души понимая, что ничего иного мать не могла сказать. И она вдруг поймала себя на мысли, что мысль пришла к ней, как будто не ее, устрашив и зачем-то внезапно обозлившись на мать, которая ничего худого не сказала, разве что как обычно унижалась, чтобы решить проблему одиночества. Но и пожалеть мать не получилось. Стол ломился от угощений, которые принесли для того, чтобы его ели всем миром.