Анастасия Вихарева - Повернуть судьбу вспять

— А Николку-то куда?! — расстроилась мать.

— В садике место освободится скоро. Ты мать одиночка, тебе льгота полагается. Я слово замолвила, первого сентября можешь отдать его на пятидневку.

— А чего Любку-то не устроила? — упрекнула мать.

— Кто с нею возился бы?! — всплеснула руками Нинкина мать. — Девка у тебя… Это ж какая ответственность! Она ж потенциально опасная, неполноценная! Семеро подтвердили, чуть не убила Леночку. Ой, Тина, как ты не понимаешь, жизнь проходит! Кому ты с больной-то нужна? Мы помочь хотим. Там и накормят, и оденут, и обуют.

Ну да! — не поверила Любка. Нынче туда пятерых увезли! Четверо не вернулись, а Васька сбежал. Он рассказывал, какие там заборы и колючая проволока. Сорок километров пешком шел по лесу, чтобы домой добраться. И как обижают, рассказывал: ставят на горох на ночь, на холодный пол, и письма проверяют, и еще старшие ребята бьют. А тех четверых там уже нет, их куда-то в другое место увезли, откуда уже не возвращаются. «Нинку свою отправь, бессовестная!» — мысленно взвыла Любка. Она вдруг почувствовала, что земля уходит из-под ног. И сделать уже ничего нельзя — мать фактически согласилась! Такой обиды, боли и ненависти она не испытывала, даже когда мать волокла ее за волосы и катила пинками по улице, и хлестала вицей, когда она ушла с ребятами на ферму и забыла, что скоро матери на работу, и что надо сидеть с Николкой.

Просто забыла, с кем не бывало?!

Больно как! Любка согнулась, пытаясь вздохнуть, не успев отскочить от двери, которая раскрылась.

— Ой, Любонька, я тебя задела? — встревожилась Нинкина мать.

— Перебесится! — бросила мать, грубо оттолкнув ее.

Любка с силой вдохнула воздух и взвыла, не скрывая своего ужаса, хватая мать за подол:

— Мама, не отправляй меня, я все-все сделаю, только пожалей меня!

— Перестань устраивать концерт, никто тебя никуда не отправляет! Не решено еще ничего!

Она холодно взглянула и угодливо посеменила за Нинкиной матерью, провожая ее до калитки. Любка бросилась за матерью с воплем, заметив, что Нинкина мать уходит, даже не оглянувшись.

Мать схватила ее за волосы, останавливая, запихнув на мост, закрыла за собой дверь.

— Мама, не отправляй меня! Пожалуйста… — бросилась Любка на дверь, задыхаясь.

Вот! Добилась! Избавлялись от нее! И все теперь будут думать о ней, как девочке, которая не нужна никому… А Нинка осталась хорошей!

Пережить такое мог не каждый! Бежать…

Непослушными руками, на подогнувшихся коленях, Любка вытащила из ящика плетеную корзинку, сунула булку хлеба, нож, схватила теплую куртку и вылезла через открытое окно в огород. Картофельная ботва укрыла ее надежно. Она ползком пересекла открытый участок, достав до межи, на которой росли черемухи и смородина. Тут поднялась, передохнув, и скрываясь под густыми ветвями, вышла на открытое колхозное поле, куда они ходили за горохом.

У леса Любка остановилась, спохватившись, что пока бежала, хоронясь от взглядов, не подумала, что идет не туда. Если в лес, то обычно ходили за речку, за фермы, там и тропинки с дорожками, и сенокосы, и малинники, и рябинники на месте старых деревень, от которых остались одни холмики. Да и всегда кого-нибудь встретишь. Всегда встречали, когда мать брала ее с собой по грибы. А еще ребята по вечерам жгли в той стороне костры.

Лес через ветви выглядел дико и сумрачно.

Этой стороны побаивались, здесь и грибы не водились, и место слыло нечистым. Поговаривали, что где-то здесь проходил колчаковский тракт, и было: с одной стороны белые, с другой красные, а с третьей зеленые. А село — раньше это была деревня, селом она стала потом, когда срослись между собою три деревни, — посередине. И кто-то нет-нет, да и находил на том месте оружие и кости неуспокоенных покойников, которые казались людям. И все верили, что где-то здесь колдун — а в деревне их раньше было много, сюда они сбегались во время крещения Руси, передавая знания кому-нибудь одному вместе со своею силой, и скрывались ото всех, никогда не признаваясь о себе в открытую, — зарыл клад, в который положил свою колдовскую книгу. Любка не раз с замиранием сердца слушала такие истории от своего дядьки Андрея. И не ей одной, уж на что Сережка и Лешка — большие уже, один ходил в седьмой класс, а один в четвертый, и на покос их брали, и коров пасти, — а и то было страшно. Особенно, когда дядя Андрей рассказывал, что напугался сам, когда увидел закрученную воронку, которая появилась из неоткуда и остановилась метрах в трех, а потом понесла лошадь, когда вдруг встал на дороге человек, закрытый в черный плащ, скрывая лицо под капюшоном.