Анастасия Вихарева - Кому в раю жить хорошо...

Манька все же еще надеялась, что дело можно уладить миром. А если повезет, помирится с душою свою, объяснив, что трудная жизнь его, которая натолкнула на мысль стать вампиром — недоразумение, а вины ее в этом нет. Ну, вампир — но человек же! Борзеевич только головой качал, когда она высказывала ему свои соображения, не веря, что им простится армия оборотней. Но Манька не унывала.

Но как-то пустила стрелу, поискав образную цель Благодетельницы. Стрела полетала-полетала и вернулась, ударившись оземь, чуть не пришибив ее саму. Она едва успела увернуться и заскочить за избу.

— Потому что не знаешь о ней ничего! — прокомментировал Дьявол этот случай. — А если она, это как бы ты? В твоей матричной памяти Благодетельница записана, как доброе интеллектуальное начало, а ты злобное и бессовестное, — тяжело вздохнул он. — Проклятый человек грех вампира на себе несет и принимает искупление отовсюду… А почему? Пусти стрелу еще раз — умрешь, и будешь гореть. Но кому, как не мне знать, что только так дано человеку поймать второго себя… Если честно, имея в себе такую мерзость, я бы без раздумий умер.…

Дьявол усмехнулся. Не иначе, опять имел в уме что-то не совсем то, о чем сказал. В Манькины планы умирать не входило, лицо перекосило от одной мысли. Она убрала стрелы в колчан.

Дьявол дождался, когда вытянутое лицо ее примет правильную форму.

— Тогда люби ее, как себя, — посоветовал он, усаживаясь за край стола и выкладывая рядом ящик с инструментом. — Глядишь, успокоится…

— Шутишь?! Немного радости заметить за собой голодуху по окровавленным шеям! — Манька скривилась брезгливо, накрывая ужин на другом конце стола.

— На это не надейся, — ответил Дьявол с усмешкой. — У вампиров это личностное качество, людям знать о нем не положено. Но задайся вопросом: как Помазанники, кровососущие твари, остаются милейшими людьми, а ты, до противного добрейшее существо, кажешь людям свой голод?!

— Верное дело Дьявол говорит, — заметил Борзеевич, подоспев к завтраку, усаживаясь поближе к огоньку, подвигая к себе тарелку.

Завтракали перед домом по привычке, любуясь землей и всем, что она успела родить. Пироги и самовар стояли на широком длинном столе, занимая один его конец, покрытый льняной белой скатертью в синюю полоску. На другом конце Дьявол заканчивал вырезать узор на столешнице, посыпая линии серебряной крошкой, нарезанной соломкой, покрывая сверху лаком. Получалось красиво. От центра расходились ветви с листьями неугасимого дерева. На ветвях сидели разные птицы, водяные и русалки, и даже Борзеевич, с ухмыляющимся во весь рот лицом, хитрющими прищуренными глазами и с выбитыми передними зубами. А вокруг стола стояли длинные широкие скамьи со спинками, сделанные самоделкиным инструментом по замыслам Борзеевича, на которых сидеть было удобно, и разрешалось залезть целиком, что Манька и сделала. Ноги ее лежали вытянутые на скамье. Костер горел тут же, неподалеку. Дьявол иногда опускал в него прутик, обжигал со всех сторон, а потом наводил им тени на узоре.

— Я давно приметил: вот как бы умный человек, — проговорил Борзеевич с набитым ртом, уминая пирог с капустой, — а самый наипервейший заступник вампира. А все потому, что лицо у него — достояние государственное. Если он рот при этом не открывает. А открыл, человек надвое разделился: вроде человек перед ним, а схватил зубами, не оторвешь.

Был он мокрый и взлохмаченный, на босу ногу, с заплывшим глазом. Опять, наверное, досталось от водяного. Борзеевич неисправимо любил баловать с русалками, они отвечали ему тем же. Водяной за баловство старика подкарауливал, и чтобы не шкодил, кормил подзатыльниками (на дочек у него рука не поднималась), но Борзеевич не умнел, а только вздыхал с досады — и стоило водяному отвернуться, уже опять качался в лодочке, а вокруг хороводили русалки…

Манька иногда Борзеевичу завидовала, русалки ее сторонились, а если подходила ближе, ныряли вглубь, или мгновенно становились лужей и испарялись, или просачивались сквозь землю, оставляя на месте одну другую рыбью чешуйку, будто в насмешку. Может, боялись, может, стеснялись…

— Голова моя круглее, чем твоя, — Дьявол низко склонился над столешницей и на Маньку не смотрел, сдувая стружку, — но когда моя голова искала Небо и Землю — искала для любви. Искренней. Человек может в петлю залезть, морду набить, клич кинуть, а представь, что ты одна и во Тьме?! Ни умереть, ни обнять, ни поговорить по душам…