Наталия Белкина - Сердце-океан

Это действительно оказалось круглое окно. Каждую ночь меня стали водить мимо него, и деталь за деталью, я смогла изучить его. Поскольку меня выводили ночью, когда все остальные пленники мирно спали, то за окном этим я не могла разглядеть ничего кроме качающихся на ветру или спокойно стоящих деревьев. Очевидно, это здание находилось в каком-то лесу, и это вселяло мне надежду. Лиса-воровка сможет легко уйти от погони, если, конечно, вообще сможет выбраться из клетки.

Пять ночей подряд Гай со своими мордоворотами приходила за мной и уводил вниз, в какую-то лабораторию. Там меня неизменно поджидал Боскус. Я была его проблемой, его проколом и позором. Он работал над моим сознанием.

В первую ночь он лишь постоянно задавал мне какие-то вопросы, смысла которых я не могла понять и не улавливала никакой связи с моим положением. Так, например, он спросил, почему я коротко стригусь. Я честно ответила, почему. К чему мне было лукавить и пытаться обманывать его?

— Как часто у тебя случались ощущения дежа вю? — спрашивал он.

— Никогда, — отвечала я. — Я ни разу не ощущала ничего подобного, хотя много раз слышала об этом от других людей.

— Никогда? — переспросил он, и мне показалось, что он даже слегка удивлен. — Ты уверена?

— Да.

На следующую ночь Боскус усадил меня в очень неудобное кресло, похожее на кресло в кабинете зубного врача, и начал просвечивать мою голову. Вверху надо мной я заметила какой-то аппарат с красным мерцающим экраном и, немного струсив, спросила шутя:

— Мой "возмущенный разум" не закипит?

Боскус не посчитал нужным отвечать на мой вопрос, наверное, найдя его детским и глупым. За последние дни я общалась только с ним и Гаем, который приносил мне еду и свежую одежду. Я скучала. Боскус был какой-то не настоящий, слишком озадаченный и серьезный, лишенный всяческих эмоций. И мне почему-то захотелось его немного расшевелить. Он никогда не пытался шутить или кокетничать со мной, как это делали многие другие мужчины. И это, не смотря на то, что мы всегда были одни.

— Боскус, ты робот? — спросила я однажды, наблюдая за тем, как он сосредоточенно всматривается в монитор, в то время как я с множеством проводков на голове полулежала на жесткой кушетке с приподнятым изголовьем.

Он удивился, а это случалось очень редко, и даже оторвал свой взгляд от экрана.

— Почему ты так решила?

— Ты не живой какой-то.

— И из этого ты сделала вывод, что я биоробот?

— Из этого и еще кое из чего, — сказала я интригующе.

Боскус ухмыльнулся впервые за последние три ночи:

— Как я понимаю, ты имеешь в виду мое явное равнодушие к твоим женским прелестям?

Я слегка опешила, так как ничего подобного в виду не имела.

— Да нет…

— Я — ученый. Я должен быть беспристрастным.

Больше я не пыталась расшевелить его. Напрасный труд.

На седьмую ночь Боскус сделал заявление:

— Я так и не смог найти в твоей мнемической системе никаких особенных отличий, — сказал он. — И из этого я делаю вывод, что, либо у тебя очень сильный иммунитет, либо индивидуальная и очень редкая невосприимчивость к препарату, и обычной его дозы для тебя, видимо, недостаточно. Мы попытаемся увеличить дозу.

— А если снова не поможет? — спросила я, несколько оторопев. Всякий растеряется, если его станут ставить в один ряд с лабораторной крысой.

— Снова увеличим дозу.

— И до каких же пор?

— Пока не подействует или…

— Пока подопытный объект не отбросит копыта, — закончила я его фразу.

— Ну, будем надеяться, что этого не произойдет.

Мне стало дурно и невыносимо гадко. Меня начинала душить злоба.

— Ты хоть понимаешь, что я при этом чувствую? Каково мне? — спросила я, почти ожесточенно.

— Все отлично понимаю, — спокойно сказал Боскус.

— Ничего ты не понимаешь!

Я попыталась взять себя в руки. Мне ни в коем случае нельзя было выходить из себя. Однажды я уже навредила себе таким образом. И теперь, когда уже вторую ночь подряд Гай приходит за мной без охранников, и у дверей лаборатории тоже больше никого не ставят, нельзя чтоб они снова заподозрили меня в нелояльности.

Я сжала зубы и, закрыв кулаками глаза, попыталась сделать вид, что готова заплакать.

— Ты ничего потом не вспомнишь об этом, — успокаивающим тоном произнес Боскус.

— А сейчас мне как…

— Потерпи. Сегодня мы проведем еще несколько последних тестов, а завтра всему этому настанет конец. Я уверен, что на этот раз получиться.

— Раз уж ты уверяешь, что я ничего не вспомню, может быть поведаешь мне, для чего все это затеяно?