Светлана Таскаева - Сказка о хитром жреце и глупом короле

— «Всяк, обвиненный в колдовстве по доносу или следствию, подлежит посажению на кол…, десница же Сына Зари строга, но справедлива пребудь».

— Это точно. Дхарин строг, но милосерд, — согласился Амети, — Те, кто покаялся в грехе колдовства, были прощены. Вот у нас в Храме живет один такой на поруках. А чернокнижники, между прочим, злоумышляли на жизнь Дхарина. У четвероюродного братучада первого визиря родного брата-колдуна обезглавили — хотя могли и на кол посадить. Так он собрал десяток заговорщиков, и они спрятались в молельне Дхарина, чтобы заколоть его во время молитвы. Так боги помогли королю: он лично всех их и убил.

Нимрихиль прищурился:

— Что, всех десятерых одним кинжалом? А сам без единой царапины?

— Да, — растерянно сказал Амети. — Только откуда об этом известно высокорожденному с севера?

— Немало я наслышан о су… о Сыне Зари… — процедил нумэнорец сквозь зубы, — сила его и удача, поистине, превышают отпущенное на долю смертному.

— Нет преувеличения в словах ничтожного, — щепетильно произнес Амети, — сие слышал я из уст Черного Стража Дхарина, который был при этом…

Тут Амети осекся, наткнувшись на взгляд Нимрихиля:

— Наверное, у старшего визиря тоже были неприятности? — спокойно спросил нумэнорец, — И не у него одного?

— Да… — промямлил Амети. — Он до выяснения посажен под замок, а кое-кто…

Тут он, что-то вспомнив, остановился и искоса взглянул на своего собеседника:

— А кое-кому повезло гораздо меньше…

Нимрихиль пристально смотрел на жреца и слушал его очень-очень внимательно.

— И его голова украшает пику перед Золотым Дворцом…

— Чья?

— Что — чья? — недоуменно спросил Амети.

— Чья голова, я спрашиваю?

— Какая голова? — удивился жрец.

— Которая украшает пику… Чья она?

Амети спрятал торжествующую улыбку:

— А, это… Их там несколько…

Нимрихиль перевел дыхание и вытер влажный лоб, убрав прядь волос. На правом виске у него было несколько шрамов как следы когтей.

— Прошу меня простить, но я вынужден покинуть вас — меня призывают обязанности. Приглашаю вас воспользоваться моим гостеприимством и… — вам ведь не запрещено вино?

Амети невольно облизал губы:

— Нет, разрешено. Ничтожный раб благодарит высокорожденного за оказанную честь и приглашение. Только завтра я не могу — суббота…

— Ну тогда свидимся в валанья .

Нимрихиль коротко кивнул на прощание и пришпорил вороного. Амети смотрел ему вслед, а в голове у него звучал голос старшего жреца: «Не забудь, Амети, выведать про ихних доносителей при дворе Дхарина. А если получится — поговори-ка о лазутчиках вот с этим из Морского Народа, только будь осторожен как змеелов». Тогда старший жрец дал ему прочесть свиток, чьи буквы отпечатались в памяти Амети как некая Ладонь в неком Камне — навеки: «На вид ему лет не больше тридцати, росту высокого, но не чрезмерно, глаза голубые, волосы песочного цвета. Из особых примет — справа на лбу следы когтей. Ежели объявится сей злокозненный чародей из врагов Востока, то немедля взять его живым или мертвым и препроводить в Золотой Дворец Кхамула Дхарина. Наградой да будут полтораста золотых монет новой чеканки или же сотня рабов».

Шли дни. К Арундэлю в темницу никто не приходил, только спускали еду — вероятно, два раза в день. По крайней мере, его не бросили умирать от голода и жажды в каменный мешок. Арундэль уже устал гадать, что означает одиночное заточение — по его представлению, он должен был очнуться в застенке королевского дворца. Потом он вспомнил, что красный и золотой — цвета харадского Храма Скарабея. Но причем тогда маг и Черная Стража? Да и зачем жрецам следопыт — жертва, заложник, пленник ради выкупа, выигрышный камешек в игре с королем или Умбаром? Глупо. Может, они и сами этого не знают. Куда Храму против… Арундэль невесело усмехнулся.

Арундэля сильно беспокоила раненая рука: она не желала заживать, а когда он попытался залечить ее, то словно натолкнулся на стену. Казалось, прикована не только рука — сама душа его распята незримыми цепями и оттого не может собраться и сосредоточиться. Он снова и снова звал Альвиона, но у него появилось ощущение, что его зов рождает лишь неуловимое эхо в странно гладких стенах камеры и ничего более. Потом ему пришло в голову, что он очень похож на приманку в ловушке: «Неужели они хотят добраться и до полукровки?» И он перестал призывать следопыта. Когда же он попытался почувствовать Альвиона внутренним зрением, тьма свинцовыми пальцами надавила на веки, пытаясь смять его и подчинить себе. Скользя в спасительное забытье, он понял, что вся его сила здесь бесполезна, ибо эта тьма не была простым отсутствием света.