Анастасия Вихарева - Всей нечисти Нечисть...

-- Зуля, -- он протянул руку, одновременно нога об ногу снимая вышитые серебряными нитками сапоги с острым концом и на каблуке.

Глубокая голубизна его глаз завораживала и притягивала, длинные ресницы, которые почти ложились на брови, несколько раз как-то уж слишком игриво моргнули. Утонув в его глазах, он не сразу обратил внимание на правильные черты его носа и пухлых губ. Пожал концы его пальцев, едва пошевелив губами и тряхнув головой. Думать о Зуле, как о мужике, получилось не сразу.

-- Валимир... Можно Валя... Я привык.

Второй -- загорелый кареглазый южанин, противоположно мужественный, с черными смоляными волосами, связанными в пучок, разом привел его в чувство, выставив и поднеся к носу кулак. В пронзительном взгляде второго народа чувствовалась некая сила, которая могла бы разоблачить и Благодетеля, чернившего его день и ночь. Он невольно засмотрелся, забыв, что только что собирался уйти, слегка позавидовав.

Кулак разжался и парень протянул руку, как первый.

-- Игорь...

Оба парня были жилистые, высокие, как он сам. Он даже почему-то не стал сопротивляться, когда они к нему подступили и начали ощупывать со всех сторон, и совершенно растерялся, когда вдруг новоприбывшие искреннее чему-то обрадовались и, таинственно и лукаво глядя друг на друга, пришли к молчаливому согласию. Никогда прежде у него не было, чтобы его приняли вот так, сразу. Обычно приходилось долго доказывать, что он человек и чего-то стоит.

И вдруг понял, что ждет их решения, как приговора...

-- Этот, кажись, нам подойдет, -- сказал один из них, пощупав его за ягодицу.

-- Изыдите от меня! -- ответил он, грубо оттолкнув обоих. -- Благочестив я, и помышления мои не допускают сатану!

-- Наши тоже, -- прогундосил второй. -- Но как жить без сатаны? Кушать, бывает, хотца! Тьфу, святоша... -- разочарованно повернулся северянин к своему товарищу.

-- Изгнали! -- быстро сообщил он, пока те двое не разочаровались в нем окончательно. -- Лицом не вышел... Дух Святый не пристает...

Он так устал от одиночества, что ему было все равно с кем разделить его.

Так с народом он не веселился с тех пор, как ушла из жизни его бабка-кормилица, самая веселая повитуха и ведьма, которая могла часами приучать его смеяться над собой. Он помянул ее с благодарностью, невольно списав быстрое сближение на последние его тренировки и медитации, которые он применил к себе, используя ее наставления, которые вспомнил совершенно случайно, наткнувшись в столичной библиотеке на манускрипт, который выставили как музейный экспонат, найденный в архиве некого мецената, который, разобидевшись на наследников, завещал свою коллекцию раритетов городу. Она знала, как без всяких пентаграмм вызвать демона пред светлые очи и заставить раскаиваться во всяком своем происке, как обличить нечистого и избить человека, не дотрагиваясь до него, как сварить чудесное зелье или обрюхатить вдовушку и покрыть вуалью молодую девицу.

Много она в него вложила премудрости, но тогда он был мальцом и премудростями не интересовался -- а жаль, как раз их-то ему и не доставало. Пятнадцать лет спасение было под боком, но разве кто-то задумывается о могиле, когда вся жизнь впереди и все дороги открыты? Как гром среди ясного неба грянула беда, когда вдруг в скором порядке пришлось вспоминать бабкину науку, чтобы спрятать себя под вуалью и отвести глаза косенькой с косонькой.

Ребята оказались веселые, по жизни больные оптимизмом. Казалось, их ничто не волнует, шутки сыпались из них, как горох из дырявого мешка. У него так не получалось. В тот же вечер они затащили его в кабак. Подъемных им выдали немного, но в горах они вряд ли бы пригодились, и он с радостью согласился потратить состояние. Знали бы они, сколько лет он не имел на руках столько денег сразу! Но два парня, похоже, не за тем шли, чтобы помнить о его благородной бедности. Отодвинув бутылку из-под самого дорогого вина, какое нашлось в заведении, со скучающими лицами, они дождались метрдотеля и выложили ему на стол все что имели.

Метрдотель оглядел их придирчивым взглядом и предложил на выбор: или платите, или молитесь на господина в форме.

-- Программа у вас не самая изысканная, посмешить бы народ. А можно мы станцуем? -- предложил северный народец, заметив на сцене полуобнаженную девицу, искреннее удивляясь, что они заказали, чтобы им принесли такой огромный счет. -- Поплачем, глядишь, подадут...

-- Все трое? -- округлил глаза метрдотель, не без интереса приглядываясь к Зуле. -- Освистают, будете мыть посуду и полы на все дни, пока вас в ваши горы не заберут! -- пообещал он. -- И завещание на меня напишете. Я слышал, вашему наследнику подъемные полагаются?