Вениамин Шехтман - Инклюз

До рассвета мы шли, согреваясь движением, а когда стало ясно, что нам снова требуется перевоплотиться в людей, Иктяк и Нарга накопали травы, навили из нее жгутов и сделали костер, у которого мы могли отдохнуть, не боясь окоченеть. Причем, Иктяк повезло — она нашла обглоданный, но не дочиста, труп лисы, и мы смогли заглушить голод.

Чем дальше мы уходили от черноволосых, тем беспокойнее мне становилось. Ничего конкретного, просто как-то тягостно. И это, несмотря на то, что никакая погоня так и не объявилась. Ночевать в сугробах мы навострились так, что уже не мерзли, а Нарга была неизменно ласкова и неутомима. Однажды она спросила:

— Я смотрела, слушала, рассказывала старику. Ты знал?

Ее тяготила раздвоенность: она чувствовала, что предавала меня, но ведь тогда нас еще не связывала взаимная приязнь, она была и ощущала себя частью своего племени, а не нашей в нынешней крохотной компании. Я очень сочувствовал ей: совесть доносчика, если она есть, покоя ему не даст.

— Знал, — кивнул я, и больше мы к этой теме не возвращались.

Ожидая, что Браа и Иктяк за время совместного пути сблизятся, что было бы вполне естественным, я с интересом наблюдал за ними; однако никаких признаков взаимной симпатии не обнаружил. Глухая к языкам Иктяк, не освоила речи черноволосых, как и нашей, общаться с ней было крайне трудно. А Браа к этому общению и не стремился. Былой говорун, он стал куда молчаливее, и мог прошагать полдня, не вымолвив ни слова, и уж подавно не обращая галантного внимания на кроманьонку. Когда я сказал:

— Иктяк не нравится, потому что гадатель сказал мне лысую взять? Я не возьму, ты возьми, будет хорошо! — он помотал головой и ответил:

— Не возьму. Плохая. Не нравится. Никто сейчас не нравится, грустно.

Я попробовал его ободрить, пересилить его депрессию едой и разговорами, но напрасно. Не слишком вежливо Браа дал мне понять, что эти усилия — тщетны.

В одну из ночей, начавшихся приятно для нас с Наргой, и обычно для остальных, я был разбужен шаркающим звуком, доносившимся сквозь снежную крышу. Протянув руку, я потрогал Браа за лицо и убедился, что он не спит. Видеть я ничего не мог, но глаза его были открыты. Он тоже прислушивался.

Обернувшись лаской, я ввинтился в снег и вскоре высунул нос над поверхностью снега. Запах несомый ветром, был человеческим, но незнакомым. Вытянув шею, я огляделся. В свете звезд и полярного сияния были отлично различимы две небольшие фигуры двигавшиеся быстро, но странно. Они скользили по снегу, отмахивая руками и чуть переваливаясь с боку на бок. Когда фигуры приблизились, стало ясно, что это два низкорослых кроманьонца, одетых в ладно притянутые к телу тюленьи шкуры и волчьи башлыки. Они не разгребали ногами снег, как все, известные мне человеческие существа, а скользили по нему на широких полосах чего-то, в чем я заподозрил комбинацию дерева и китового уса. Несомненно, это были обитатели севера, не кочующие в поисках теплых мест, а постоянно живущие там, где зима бесконечна. Передний, принюхиваясь, шевелил головой ведомый запахом костра, который мы жгли в своей берлоге перед сном. Я был уверен в том, что это именно так. Будучи в тот момент лаской, я не чувствовал иных запахов, которые могло бы уловить скверное человеческое обоняние.

Решив, что визита гостей не избежать, я юркнул в снег, вернулся к Браа и, не оборачиваясь, куснул его за мизинец. Браа, поняв, чего я от него хочу, тоже обернулся лаской и вслед за мной выбрался из-под снега. Когда ночным посетителям оставалось пройти лишь несколько шагов до нашего укрытия, я обернулся человеком. Ледяной ночной ветер заставил меня поежиться, а пришельцы приняли это за разминку перед нападением. Они, не сговариваясь, молча упали на одно колено и выставили вперед тонкие короткие копья-гарпуны с костяными наконечниками.

— Зачем? Кто? — спросил я на языке неандертальцев, не особенно надеясь на успех. Затем повторил тоже на зыке черноволосых. Тот, что шел первым, ответил по-неандертальски, неприятно растягивая слова:

— Кто — не надо знать. Отдай грязную шкурку. Нет… не грязь. Маленькие узоры. Люди, как узоры.

Рисование не было сильной стороной моих нынешних соплеменников и в их языке слова "рисунок" попросту не было. Кроманьонец ловко выкрутился! Вот только отдавать ему что-либо я был совершенно не намерен.

Вглядываясь в лицо собеседника (странное, лишенное запоминающихся черт) я твердо сказал:

— Уходите. Не отдам. Станете брать — убью.