Макс Фрай - Одна и та же книга

У меня дома, конечно, тоже есть пазлы, но они все уже по сто раз собраны и разобраны, я, наверное, с завязанными глазами уже могу их собирать, на ощупь, а слушать при этом в основном приходится радио, потому что Тина вечно занята, я же понимаю.

В общем, никакого сравнения.

Сейчас я складываю старинную карту мира, она совсем не похожа на настоящую, где тут Европа, а где Африка — совершенно непонятно, а вместо двух Америк вообще нарисован маленький остров, а на острове стоит большой-пребольшой индеец, он там еле-еле помещается, умора. Старая Дама сидит в своем кресле и рассказывает, как училась в гимназии — так раньше школы назывались, я знаю. Порядки у них были ужасно строгие, но, по-моему, все равно очень здорово было, например, никакой физкультуры, зато вместо нее уроки танцев, и еще в гимназии учили латынь, это такой мертвый язык, наверное, его специально придумали, чтобы разговаривать с мертвецами. Такая жуть!

Я ищу кусочек с рукой индейца, где-то же должна быть его рука! Может быть, даже с ножом или с копьем. Ищу и одновременно представляю, как Старая Дама, закрыв за мной дверь, принимается ждать других гостей. Ну конечно! В полночь к ней приходят мертвецы — поговорить. Потому что им же, наверное, ужасно одиноко. Мало того что умерли, так еще и латынь теперь дети не учат, и выходит, никто-никто из живых, кроме Старой Дамы, не понимает их мертвого языка. Очень обидно.

Я думаю, может быть, мне тоже выучить латынь? Не то чтобы так уж хотелось каждую ночь принимать в гостях мертвецов, я их, честно говоря, немножко боюсь или даже не немножко. Но это же нечестно, если их совсем никто не будет понимать. И потом, мертвецы, наверное, знают сто миллионов интересных историй. Вот пусть и рассказывают.

Но я еще немножко подумаю. Трудно вот так сразу решиться.

В сумерках я прощаюсь и иду в коридор одеваться. Тина ждет, а мне еще за хлебом надо зайти. Старая Дама недовольна. Она не любит, когда я ухожу. Иногда я немножко боюсь: а вдруг она однажды меня не выпустит? Возьмет и не откроет дверь — и что тогда? И на окнах у нее решетки, красивые такие, кружевные, как снежинки, а не пролезешь ни за что. Но вообще-то, конечно, ничего страшного, Тина-то знает, где я сижу, ее не проведешь, если что, придет за мной сама. И даже не очень рассердится, поймет, что я не нарочно.

Ну и вообще, мало ли что мне иногда кажется. Старая Дама поворачивает ключ, два полных оборота, и путь открыт. На прощание она всегда целует меня в лоб, вот и сегодня. Я, вообще-то, не люблю, когда чужие взрослые лезут целоваться, но Старой Даме можно, у нее прохладные губы и белые волосы пахнут чистотой, как высушенное на морозе белье.

— Приходи завтра, — говорит она.

Ну конечно! Конечно же приду. Тем более что опять будет дождь, на улице не погуляешь, а пазл еще собирать и собирать, больше половины осталось. Старая Дама обещает, что, когда я закончу работу, она подарит мне коньки, и это очень здорово, хотя я, честно говоря, не понимаю, где на этих коньках кататься, потому что морозов у нас почти никогда не бывает. Ну вот да, прошлой зимой были, целых три дня, но пруд в парке так и не успел замерзнуть.

— Я хочу воооон тот кусок пирога, — сказал Мэтью.

— Это мой кусок! — насупилась Джина.

— С какой стати твой?

— Потому что он как раз напротив меня.

— Логично, — согласился Мэтью, ухмыльнулся и молниеносным движением развернул блюдо. — А теперь напротив меня! — торжествующе объявил он, перекладывая спорный кусок на свою тарелку.

Джина побледнела от злости, но ничего не сказала, только пожала плечами и демонстративно отвернулась. Зная дочку, Тимоти не сомневался, что месть вскорости воспоследует и будет воистину ужасна. Неделю назад Джина закончила читать «Графа Монтекристо» и на вопрос, понравилась ли ей книга, печально покачала головой: «Какой-то он слишком уж добрый». Поэтому задиристое поведение сына вызывало у Тимоти невольное уважение. «Будь у меня такая злющая сестра, я бы, пожалуй, не стал ее дразнить, — думал он. — Во всяком случае, не так часто».

— Вы бы все-таки придумали что-нибудь новенькое, — флегматично сказала близнецам Нора. — Как-то скучно вы в последнее время ссоритесь. И поводы для ругани у вас дурацкие — с утра из-за зубной пасты подрались, теперь вот пирог. Хуже взрослых, честное слово. Включите воображение!

Нора зарабатывала на жизнь, сочиняя увлекательные детские книжки, герои которых то и дело попадали в невероятные истории, так что угодить ей было непросто. По сравнению с придуманными персонажами собственные дети казались Норе исключительными занудами, а их постоянные ссоры и драки — чем-то вроде тягомотных заседаний суда по гражданским делам. Книга про Джину и Мэтью вряд ли стала бы бестселлером, и это всерьез тревожило их мать. «Когда вам было четыре года, Джина побила Мэтью подушкой за то, что он смотрел ее сны вместо своих, — то и дело вспоминала она. — Вот это, я понимаю, повод для драки! Такие были хорошие дети… И что с вами стало?!»