Макс Фрай - Одна и та же книга

Тьма наступила еще до заката — так густо обложили небо грозовые тучи, но в десять вечера у Врат Зари вдруг снова стало светло, почти как днем, и не в фонарях дело, просто дома, тротуары, деревья и люди засветились изнутри. Воздух звенел от совершенно особого напряжения: сейчас, сейчас! А что «сейчас» — неведомо, не то бог к нам с неба спустится, не то чудище хтоническое из строительной ямы попрет, ну или просто грянет гром, и мы упадем замертво, и не жалко — пока все вокруг так звенит, будь что будет.

Людей было так много, как не бывает даже в праздничные, ярмарочные дни, — не протиснуться. Дюжина гигантских двухэтажных автобусов паслась на Базилиону, с другой стороны ворот, каждый только что изрыгнул из чрева группу Ион разного возраста, пола и цвета. Иностранные Ионы вперемешку топтались на улице Аушрос Вартай, заполнили все пространство от ворот до филармонии, глазели по сторонам; при этом тихо было так, словно это не люди, а голограммы. Высоченный черный парень с детским лицом держал за руку хрупкого, миниатюрного азиата — белоснежная рубаха, рот-бритва, выражение лица «приходите завтра», тот еще персонаж, короче, но руку в распоряжение черного великана предоставил безропотно, молодец.

Огромную старуху привезли в инвалидном кресле к ступеням храма, а там она встала и пошла дальше сама, неспешно, но твердо, словно в последний момент решила не беспокоить Деву Марию просьбой об исцелении и быстренько совершила чудо сама, потому что неудобно являться к Богородице без подарка, а «встань и иди» — это же вполне приличный гостинец, правда? Ну и вот.

И еще много-много всего было там, но для меня свет клином сошелся на человеке, который сидел с ноутбуком за столиком уличного кафе, на месте бывшей восточной забегаловки с турецким кофе и лавашами, — все не соберусь туда зайти, проверить, так ли они хороши, как их предшественники. Человек сидел, писал что-то свое, почти не замечая происходящего, и его так перло, так перло, смотреть невыносимо — слишком хорошо.

И вдруг мне стало совершенно очевидно, что человек-с-ноутбуком-на-аушрос-вартай-в-вильне-четырнадцатого-августа-в-двадирть-два-ноль-ноль представляет собой ровно то же, что я иногда, изредка, в некоторые моменты времени, в некоторых городах. Он сидит в прекрасном незнакомом месте, но почти ничего не видит и не слышит, потому что делает свое дело, и его так прет, что от этого ночью становится светло как днем, а воздух звенит, и кажется, что почти конец света, и некоторые люди берутся за руки, а другие люди встают на ноги, и вообще.

Время от времени так происходит — в самых разных городах. Некоторые путешественники приходят в нужное место, в правильный момент и делают это — некоторые сами того не зная, некоторые — примерно догадываясь, что происходит, а некоторые прекрасно все понимают, у них, возможно, специальный график поездок составлен, чтобы все по науке. И я, конечно, из тех, кто примерно догадывается, а человек-с-ноутбуком явно знает, но это совершенно неважно, потому что на качество драйва это совершенно не влияет.

Человек так и не оторвался от своего ноутбука, головы не поднял, но вдруг вскинул левую руку вверх, приветственно ею взмахнул, и

и окружающий мир вдруг стал совершенным местом, бесконечной суммой бесконечного числа переменных, значение каждой из которых может быть каким угодно и меняться сколько влезет, понятно, что оно никак не влияет на результат.

Я стою на кухне, почти спиной к плите, на которой варится кофе, в руке пустая чистая чашка, которую надо поставить на стол, окна закрыты, никаких посторонних запахов, звуков и прочих надежных рычагов воздействия на память, и тут оно на меня обрушивается и утаскивает , не в первый раз, даже не в десятый.

Осень, сырой, пасмурный, теплый день, Берлин, улица Рейнштейнштрассе, я иду из школы по тротуару, выложенному из маленьких рейнских, если верить топониму, камней, по левой стороне, если стоять лицом к музею; «русский магазин» уже за спиной, а «дом холостяков», особняк, где обустроено что-то вроде коммуналки для неженатых офицеров и в саду есть маленький бассейн с рыбками, еще впереди. У меня ранец (красный, со светящимися застежками), поэтому руки свободны — одно из основных условий приятной прогулки. Пахнет мокрой землей, где-то далеко кричит горлица, трехсложное, монотонное у-кук-ку, у-кук-ку — с сильным ударением на второй слог и явственной запинкой между вторым и третьим. И мне вдруг становится пронзительно, неописуемо хорошо, сладко, уютно, спокойно и — иначе не назовешь — бессмертно. Ощущение не то чтобы совсем незнакомое, но основательно забытое к восьми годам, старость не радость. И одновременно мне становится жутко, но даже жуть эта — не обычное ощущение неведомой опасности, а просто реакция глупого разума на происходящее, которое он не то что осмыслить — осознать не способен, а участвовать поневоле приходится, вот и паникует — разум, а не я, мне-то сейчас как никогда хорошо, спокойно и бессмертно, как уже было сказано выше.