Елена Хаецкая - Дорога

Выпустив наконец Иеронимуса, Варфоломей метнул взгляд в сторону его товарищей. В глазах наместника сверкали слезы.

— Вы голодны, братья мои, — от всей души проговорил Варфоломей. — Но у меня есть, чем накормить вас.

К обеду у наместника подавали суп из сорняков, плохо пропеченный мокрый хлеб из грубой муки и вареную с чешуей рыбу.

— Знать б заранее, что они так плохо питаются, — прошептал Ремедий на ухо Бальтазару, — положили бы их голыми руками. Голодный — не воин.

Бальтазар выругался сквозь зубы. Больше всего раздражал его невозмутимый вид Иеронимуса.

Вечером, перед тем, как устроиться на ночлег, Фихтеле улучил минутку и спросил Иеронимуса:

— Зачем вы ломали эту дурацкую комедию, святой отец?

Иеронимус высокомерно посмотрел на него.

— Какую комедию?

— С покаянием…

На это Иеронимус сказал:

— Ты всегда был плохим христианином, Фихтеле.

И почти сразу же заснул, не пожелав продолжать разговор.

Наутро наместник Варфоломей объявил, что желает отправиться в Страсбург вместе с Иеронимусом, дабы попытаться распространить свет истины на этот город. Он справедливо полагал, что, опираясь на авторитет священнослужителя, который, к тому же, близко знаком с графом Лотаром, ему будет легче добиться внимания.

Фихтеле исступленно мечтал о том, чтобы случилось какое-нибудь стихийное бедствие и избавило их от присутствия наместника Варфоломея и его блаженных головорезов. Он пыхтел и злобствовал до тех пор, пока Витвемахер, дружески ухмыляясь, не вернул ему пистолет. После этого Бальтазар немного успокоился и подобрел.

Ремедий отнесся к новшеству безразлично. В его недолгой жизни не бывало еще так, чтобы ему самому приходилось принимать какое-нибудь важное решение. Всегда находился человек, который все решал за Ремедия Гааза, так что ему оставалось только подчиняться.

День и еще полдня они плутали по лесу — наместник Варфоломей глубоко зарылся в дебри. К полудню второго дня вышли на большую дорогу, которая, по уверению Варфоломея, должна привести прямо к Страсбургу. В бытность купцом (при этом воспоминании наместник истово крестился и плевался) он не раз ходил по этим дорогам в обе стороны, так что с таким проводником путники достигнут Страсбурга скорее, чем рассчитывали.

Ссылаясь на свой опыт, Варфоломей уверял, что нынешнюю ночь они проведут под крышей. Это было очень кстати. Близость осени давала о себе знать. По ночам уже начинались заморозки на почве.

Поэтому когда впереди показался трактир — как и предсказывал Варфоломей, которому Фихтеле не очень-то верил, — все вздохнули с облегчением.

Но попасть под крышу оказалось не таким простым делом, как казалось поначалу. Завидев толпу бродяг, в дверях несокрушимой стеной выросла хозяйка трактира. Была она худой, мослатой, с бесцветными волосами, уложенными под чепец, востроносая и горластая.

— Добрая женщина, — отечески обратился к ней наместник Варфоломей и патетически потряс скованными руками. — Мы мирные путники, пусти нас добром во имя милосердия…

Женщина прервала его.

— Убирайтесь, бродяги, — сказала она, вытирая нос фартуком.

— Эй, не распускай язык, чертова баба, — возмущенно сказал Витвемахер и показал ей аркебузу. — А то всажу в тебя пулю, будешь знать. Богачка.

— Сукин сын, — выразительно произнесла женщина. — Срала я на твою аркебузу.

Она сунула руку под фартук, шевельнула спрятанным на поясе пистолетом.

В этот момент Ремедий узнал ее.

— Бог ты мой, — ахнул бывший солдат. — Да это же Эркенбальда!

Он сразу помрачнел. Вспомнил бывшую товарку по скитаниям. У нее снега зимой не допросишься — с капитаном Агильбертом были два сапога пара. Тот тоже только на оплеухи был щедрый, а что до денег — удавиться был готов за гульден.

Ремедий потянул наместника Варфоломея за рукав. Тот обернулся, и серые истовые глаза уставились на Гааза нетерпеливо.

— Что тебе, неразумное дитя?

— Пойдем отсюда, — сказал Ремедий. — Она нас не пустит.

— Дорожит своим добром? — хищно спросил Варфоломей. Дернул ртом, дрогнул ноздрями.

Эркенбальда щурила глаза, оглядывая толпу оборванцев. В этот момент за ее спиной показался слуга, дюжий парень с ведром в руке. В ведре что-то дымилось, клубилось, парило — явно съестное, судя по запаху. По толпе бродяг пробежало волнение. Запах был мясной.

— А чего, — простодушно сказал парень, — пустили бы божьих людей хотя бы в сарайке переночевать, а, хозяйка? Доброе дело зачтется. А накормить их можно хотя бы этим.