Елена Хаецкая: Ведьма

Тихо вышла Доротея из спальни, спустилась на кухню. Поверх просторной ночной рубахи повязала фартук, весь в пятнах жира.

На кухне было еще темно. Ощупью отыскала сальную свечку, зажгла, вставила в кулак оловянному рудокопу — свадебный подарок Марты Фихтеле, любимой тетки, матери Бальтазара.

Марта была низенькой, пухленькой. На руках у нее были ямочки. Доротея хорошо помнила себя девочкой: стоит в кухне, влюбленно смотрит на эти белые руки, ловко разделывающие тесто. Когда Бальтазар уходил из дома, Марта едва доставала макушкой ему до плеча. А возвращения сына так и не дождалась.

В память о Марте и непутевому Бальтазару открыта дверь этого дома. Хотя, как подумаешь, так поневоле на ум придет: гнать парня нужно вон, покуда не наделал бед.

Доротея бросила взгляд в окно. Через полчаса на кухню ворвется солнечный луч. Засверкают медью на беленых стенах кастрюли и сковородки, доротеина гордость. По праздникам она начищает их до блеска, а в будни не трогает. Вся еда варится в большой трехногой кастрюле, доставшейся еще от бабки.

Доротея потянулась за ножом, разделала на куски колбасу, другим ножом нарезала хлеб вчерашней выпечки. В очаге развела огонь, разогрела бобы, сваренные с вечера.

Стояла, смотрела, как кипит в кастрюле суп, как мелькают в нем бобы. «Ведьмины головы», называл их Бальтазар, когда оба они были детьми, вспомнила Доротея.

Однажды брат не на шутку напугал ее — рассказал про «ведьмину голову», а потом, когда тетка Марта позвала их обедать, все подмигивал и тишком корчил рожи, так что Доротея в конце концов подавилась. «Ты слопала целую толпу ведьм, сестра», — шепнул он ей, улучив момент, с хитрым видом. После этого девочка мучилась почти неделю, боялась — вдруг действительно проглотила злых духов. Будет теперь одержима, как та несчастная бабка Аулула, трактирная прислуга, которая то и дело бросалась на землю и вопила на разные голоса…

На похоронах своего второго ребенка Доротее невольно подумалось: может, и впрямь кто-то положил на нее дурной глаз? Как в воду глядел тогда Бальтазар…

Доротея отбросила с груди за спину две толстые желтые косы. Так задумалась, что вздрогнула, когда сзади подошел Эгберт.

— Опять завтрак задержала? — недовольно проговорил он, усаживаясь за стол.

Доротея поставила перед ним тарелку, встала, сложив руки на животе. Молча стояла, ждала, пока муж позавтракает, чтобы можно было убрать за ним посуду.

— Устал я от твоего брата, Доротея, — сказал Эгберт таким тоном, будто жена навязала ему подрывника на шею. — Все эти новшества до добра не доведут.

Доротея подала хлеб, колбасу, налила хлебного кваса.

— Раньше добывали руду без всякого пороха, — продолжал Эгберт, отлично зная о том, что жена не слушает. — Я начинал еще в те годы, когда твердь размягчали огнем, а не порохом. Раскладывали мы тогда перед плоскостью забоя костерчик, повыше, чем те, на которых отцы Иеронимус и Ремедий поджаривают оттербахских ведьм. Опасное дело было, чуть с проветриванием недогляд — беда, все задохнутся.

Доротея думала о ведьмах. И о девочке, которую похоронили вчера. Тяжело вздохнула, всей грудью.

Эгберт все не унимался:

— Горячий камень, бывало, обливаешь водой, все вокруг шипит, потрескивает. Вобьешь в трещину мокрый деревянный клин, он разбухает и камень крошится… Так и работали, хоть и опасно, но проверенно. А твой Бальтазар чуть что — сразу сует свой длинный нос: подорвем да подорвем. От его озорства Ханнес Зефцер оглох и головой трясет, а крепкий еще мужик был…

Отодвинул тарелку, встал, пошел к двери.

— Эгберт, — сказала женщина ему в спину.

Эгберт обернулся через плечо.

— Что?

— Третьего дня заходила Рехильда Миллер, — начала Доротея, — вызывалась помочь с родами.

— Это ваше бабье дело, — отрезал Эгберт.

— Так идти мне к ней? — несмело спросила Доротея. — Звала.

— Сходи, если надо.

— Так… девчонка-то вчерашняя, которую хоронили, ведь у Рехильды в прислугах была.

— При чем тут девочка?

— Как с кладбища шли, Лиза говорила… будто сама Рехильда девчонку и извела.

— Не морочь мне голову, дурища, — рассердился Эгберт.

— Так идти к ней? — повторила Доротея.

— Боишься — так не ходи, — сказал Эгберт. — Мало, что ли, толковых баб вокруг. Попроси Катерину Харш, она поможет.

И вышел, хлопнув дверью.

Доротея нахмурила светлые брови, почти не видные на бледном лице. Медленно проходили мысли в голове у Доротеи.