Р. Скотт Бэккер: Слуги Темного Властелина

Размеры лагеря поразили ее с самого начала, но лишь влившись в массу народа, собравшегося вдоль каменистых берегов реки Фай, она полностью осознала, сколь огромно Священное воинство. В обе стороны, насколько хватал глаз, теснились по берегу женщины и рабы – и все они полоскали, терли, колотили мокрыми тряпками о камни. Пузатые бабы заходили в бурую воду по пояс, наклонялись, зачерпывали воду, мыли себя под мышками. Небольшие группки мужчин и женщин болтали, хохотали или распевали простенькие гимны. В толпе носились голые ребятишки, вопя:

– Ты! Нет, ты!

«И я – тоже часть всего этого», – думала она.

А теперь вот они завтра утром выступают в земли фаним. Серве, дочь нимбриканского вождя, платившего дань империи, отправляется на Священную войну с кианцами!

Для Серве кианцы всегда были одним из множества загадочных, грозных имен – примерно тем же, чем и скюльвенды. В бытность наложницей ей случалось слышать, как сыновья Гаунов говорили о них между собой. В их тоне звучало пренебрежение, но временами проскальзывало и восхищение. Они обсуждали неудачные посольства, которые падираджа отправлял в Ненсифон, дипломатические ухищрения, мелкие успехи и серьезные провалы. Жаловались на бестолковую политику, которую проводил император в отношении язычников. Все люди и края, о которых они упоминали, казались ей какими-то ненастоящими, как жутковатое и чересчур суровое продолжение какой-нибудь сказки. Вот болтовня с рабами и прочими наложницами – это было настоящее. Что старую Гриасу высекли накануне за то, что она пролила лимонный соус на колени Патридому. Что Эппальтр, красавец-конюх, пробрался в спальню наложниц и трахнул Аэльсу, но на него кто-то донес – неизвестно кто, – и конюха казнили.

Однако этот мир исчез навеки. Пантерут и его мунуаты развеяли его без следа. И в тесный кружок ее жизни водопадом хлынули ненастоящие народы и края. И вот теперь она вместе с людьми, которые запросто беседуют с принцами, императорами – даже с богами! Еще немного – и она увидит великолепных кианских вельмож, выстроившихся перед битвой, увидит, как несутся над полем брани развевающиеся знамена Бивня… Она как наяву видела Келлхуса в гуще сражения, великолепного, непобедимого, сражающего неведомого ей падираджу.

Келлхус будет главным героем этой еще ненаписанной саги! Она это знала. Она знала это с неизъяснимой уверенностью.

Но теперь, сидя при свете свечи над древним текстом, он выглядел таким мирным…

С отчаянно бьющимся сердцем она подползла к нему, закутавшись в одеяло и спрятав под ним свои груди.

– Что ты читаешь? – хрипло спросила она. И заплакала – слишком свежо еще было воспоминание о скюльвенде между ее ног.

«Я слишком слаба! Слишком слаба, чтобы терпеть его…» Доброе лицо Келлхуса поднялось от манускрипта. В этом свете оно выглядело каким-то холодным.

– Ты извини, что я тебе помешала, – выдавила она сквозь слезы. Ее лицо было искажено ребяческой мукой, покорностью, ужасной и непонимающей.

«Куда мне идти?»

Но Келлхус сказал:

– Не убегай, Серве.

Он говорил с ней на нимбриканском, языке ее отца. Это была часть темного убежища, которое они выстроили для себя двоих, – места, где гневный взор скюльвенда не мог настигнуть их. Но услышав родной язык, она разразилась рыданиями.

– Когда мир отвергает нас снова и снова, – сказал он, гладя ее по щеке и втирая ее слезы ей в волосы, – когда он наказывает нас так, как он наказывает тебя, Серве, очень часто становится трудно понять смысл происходящего. Все наши мольбы остаются без ответа. Все, на что мы полагаемся, предает нас. Все наши надежды терпят крах. Нам кажется, будто мы ничего не значим для мира. А когда мы думаем, будто ничего не значим, нам начинает казаться, будто мы – ничто.

У нее вырвался тихий стон. Ей хотелось упасть ничком и свернуться как можно плотнее, так, чтобы от нее ничего не осталось…

«Но я этого не вижу».

– Отсутствие понимания, – ответил Келлхус, – не то же самое, что отсутствие. Ты что-то да значишь, Серве. Ты – нечто важное. Весь этот мир исполнен смысла. Все, даже твои страдания, имеет тайный, священный смысл. Даже твоим страданиям предназначено сыграть ключевую роль.

Она дотронулась обессилевшими пальцами до своей шеи. Ее лицо сморщилось. «Так я что-то значу?»

– Больше, чем ты можешь себе представить! – прошептал он.

Она упала ему на грудь, и он обнимал ее, пока она содрогалась в немом крике. Она выплакивала свое горе, ревела, как, бывало, ревела ребенком. А он укачивал ее в объятиях, прижимаясь щекой к ее волосам.