Дуглас Брайан: Красавица в зеркалах

– Оставь меня! – закричал Цинфелин. – Стража! Хватайте его! Он хочет меня убить!

– Что вы такое говорите! – воскликнул Рихан, ужасаясь.

Стражники уже бежали к нему, топоча и бряцая оружием.

– Хватайте! – в исступлении вопил Цинфелин. – Убийца!

– Нет! Нет! – Рихан вытянул перед собой руки, как бы отстраняясь от этого страшного обвинения.

Стражники обступили его и потащили прочь.

Рихан не сопротивлялся и только твердил: «Нет, нет!»

Незадачливого дружинника доставили к графу Гарлоту.

Граф сурово уставился на него.

– Ты вошел в комнату моего сына, не так ли?

– Да, ваша светлость, но я…

– Молчи. Будешь говорить только «да» или «нет». Мне не нужны твои глупые оправдания.

– Но ваша светлость! – взмолился Рихан. – У меня и в мыслях не было причинять Цинфелину какой-либо вред. Мы же с ним друзья.

Я запрещал входить к нему. Ты помнишь об этом? – сурово вопросил Гарлот.

– Да… – пробормотал Рихан.

– Хорошо. Ты нарушил мой запрет?

– Да.

– Он спал, когда ты вошел к нему в комнату? – продолжал граф.

– Да…

– И ты разбудил его?

– Да…

– Ты хотел убить его?

– Нет! – Рихан упал на колени и закричал, отчаянно взывая к рассудку старого графа: – Как вы можете даже предполагать такое! Я не знаю, чем обидел Цинфелина, но все, чего я хотел, – это покататься с ним верхом! Я даже оседлал для него Звездочку.

– Встань и убирайся с моих глаз, пока я не распорядился тебя повесить, – кратко приказал граф Гарлот, и Рихан выбежал из зала.

Тем временем Цинфелин, чье сознание растревожил Рихан, пустился в путь по замку. Его видели то в одном зале, то в другом. Иногда он подходил к окну и подолгу смотрел наружу с таким видом, как будто для него теперь запретны и поля, и реки, и леса – все те места, где он прежде так любил проводить время.

Если он замечал человека, он спешил скрыться или вдруг начинал кричать:

– Оставьте меня! Я хочу умереть! Как вы не понимаете, что я хочу умереть! Только смерть положит предел этой муке!… Если бы вы знали, как это все мучительно, как больно, вы позволили бы мне умереть!…

Во дворце боялись, как бы юный граф не наложил на себя руки, но затем стало очевидно: Цинфелин все еще оставался прежним Цинфелином настолько, чтобы не помышлять о самоубийстве. Если бы кто-то захотел его убить, он бы, возможно, радостно принял смерть, но прервать свое бытие самостоятельно – нет, на такое он не был пока способен. Более того, когда его горячечный ум вообразил, будто Рихан покушается на его жизнь, Цинфелин позвал на помощь.

И все же смерть представлялась ему желанной…

Один из врачей высказал предположение, что юный граф начал страдать раздвоением личности. Эту тему начали обсуждать сразу пятнадцать ученых мужей. Решили: предположение не лишено оснований, однако посвящать в суть дискуссии старого графа преждевременно. Если Гарлот узнает, что медики считают его сына и наследника безумцем, он, пожалуй, поснимает слишком умные головы с плеч.

Наконец один из врачей, самый пожилой и опытный из всех, решился заговорить с юным графом о его желании умереть. Лучше бы он этого не делал!

С громким криком, в котором слышались отчаяние и ненависть, Цинфелин набросился на ученого старика и принялся его душить. Набежавшая стража едва-едва сумела оттащить Цинфелина от его жертвы. Молодой человек продолжал вырываться из рук удерживавших его стражников и осыпать врача проклятьями.

Пена срывалась с его губ, в горле клокотала ярость.

Цинфелина утащили в комнату и там повалили на кровать, привязав за руки и за ноги. Припадок буйства длился несколько часов, после чего юный граф опять погрузился в сон.

Скрыть это происшествие от Гарлота не удалось, и граф Бенойка решил принять собственные меры.

– Если мой сын впадает в детство и постепенно погружается во мрак, буду относиться к нему как к ребенку, – сказал он своим доверенным людям. – Даже если он сделался безумцем, как меня пытаются уверить, он все равно остается моим сыном. Я не откажусь от него так легко. Никому не видать графства Бенойк, пока мы с ним оба живы!

И граф велел повсюду разыскивать странствующих музыкантов, фигляров, рассказчиков, танцоров, певцов – всех, кто мог бы развлечь и развеселить больного.

– В конце концов, сын мой еще очень молод, а в юности у мужчины бывают приступы необоснованной тоски, – добавил граф. – Возможно, все дело именно в том, что Цинфелин взрослеет. Никто в душе не был согласен с графом, по возражать ему также не осмелились.