Гарри Тёртлдав: Император Крисп

Но у Криспа имелось то, чего не хватало ему: опыт. Отец принимал решение, почти не задумываясь, потом сразу принимался за следующее дело и разделывался с ним с той же легкостью. А Фостий тем временем тонул в словах и кусал губу, гадая, какое же решение окажется правильным. Пока он справлялся с одной проблемой, перед ним уже оказывались три новых.

Он знал, что разочаровал отца, попросив избавить его от решения государственных дел.

«Но как ты научишься всему необходимому, не приобретя опыт такой работы?» — спросил Крисп.

«Но ведь у меня не получается делать ее правильно», — ответил Фостий. Для него такой ответ был исчерпывающим объяснением — если нечто не дается легко, то почему бы взамен не заняться чем-нибудь другим?

Крисп покачал головой:

«Не лучше ли будет, если ты научишься всему сейчас, пока я еще могу подсказать, чем потом, когда меня не станет и весь мешок ячменя разом окажется у тебя на плечах?»

Попахивающая деревней метафора оказала на Фостия обратное действие. Ему очень хотелось, чтобы история их династии тянулась далеко в прошлое, а его не называли именем бедняка-крестьянина, умершего от холеры.

Из мрачной задумчивости его вывел Ватац:

— Не пойти ли нам поискать девушек, ваше младшее величество?

— Иди, если хочешь. Наверняка наткнешься на моих братьев. — Фостий рассмеялся — как над собой, так и над Эврипом с Катаколоном. Сам он не мог даже, подобно братьям, наслаждаться преимуществами своего происхождения.

С того дня, когда он обнаружил, сколько женщин готово забраться в его постель лишь потому, что он носит титул наследника престола, эти игры потеряли для него почти всю привлекательность.

Некоторые вельможи выращивали в загонах ручных оленей и кабанов, а затем ради развлечения убивали их из луков. Фостий не находил в этом никакого удовольствия, равно как и в любовных забавах с девушками, которые не смеют ему отказать или же стремятся переспать с ним с такой же хладнокровной расчетливостью, какую проявлял Крисп в многолетней борьбе между Видессом и Макураном.

Однажды он попытался объяснить это братьям вскоре после того, как четырнадцатилетний тогда Катаколон соблазнил — или сам оказался соблазнен — дворцовую прачку. Возбужденный своей юношеской удалью, Катаколон даже не выслушал Фостия до конца.

Эврип же ответил ему так:

— Хочешь надеть синюю рясу и прожить жизнь монахом? Валяй, старший брат, но такая жизнь не для меня.

Пожелай Фостий провести жизнь в монашестве, устроить это было бы несложно.

Но подобные мысли приходили ему в голову по единственной причине — Фостию хотелось оказаться подальше от отца. Ему не хватало ни стремления стать монахом, ни монашеской смиренности. Нельзя сказать, что его привлекало умерщвление плоти, — скорее, совокупление без любви или по расчету обычно казалось ему более умерщвляющими, чем никакое.

Фостий часто задумывался над тем, как вести себя, когда Крисп решит его женить. Он радовался, что этот день еще далек, поскольку не сомневался — отец подберет ему невесту, исходя из интересов императорского дома, а не из заботы о его счастье.

Иногда такие браки удавались не хуже прочих. А иногда…

Он повернулся к Ватацу:

— Друг мой, ты и сам не знаешь, насколько тебе повезло, что ты родился в обычной семье. Как часто мне кажется, что мое происхождение скорее клетка или проклятие, чем предмет для зависти.

— Ах, ваше младшее величество, вино опечалило вас, вот и все. — Ватац повернулся к лютнисту и свирельщику, наигрывавшим что-то негромкое и спокойное, щелкнул пальцами и возвысил голос:

— Эй, парни, сыграйте что-нибудь повеселее, а то его величество заскучал.

Музыканты быстро посовещались, сблизив головы, затем свирельщик отложил свой инструмент и взял похожий на котелок барабан.

Когда его ладони ударили по натянутой коже, во всем зале поднялись головы.

Лютнист взял резкий звонкий аккорд.

Фостий узнал васпураканский танец, но радости ему это не прибавило.

Вскоре почти все гости уже танцевали, хлопая в ладоши и что-то выкрикивая в такт музыке. Фостий остался сидеть на месте, даже когда Ватац приглашающе подергал его за рукав. Пожав плечами, Ватац наконец сдался и присоединился к танцующим. «Он прописал мне лекарство, которое годится только ему», — подумал Фостий.

Впрочем, ему и не хотелось веселиться. Досада его вполне устраивала.

Когда Фостий встал, танцующие радостно закричали, но он не стал к ним подходить. Он вышел через распахнутые бронзовые двери Зала девятнадцати лож, спустился по низким и широким мраморным ступеням и взглянул на небо, определяя время по высоте бледного ущербного диска луны.