Наталья Егорова - Ложка

За кладбищем дорога совсем испортилась. Светлая глинистая жижа заполняла глубокие рытвины, обочина превратилась в сплошную лужу. Судя по следам протекторов в жирной грязи, здесь только что на танках не ездили.

Денис еще какое-то время пытался читать, но буковки исполняли канкан, а на особо глубокой колдобине хлипкий клееный переплет разъехался в пальцах, и одна страница едва не улетела под сиденье. Денис кое-как сложил детектив воедино и убрал в карман, оглядываясь растерянным взглядом человека, впервые обратившего внимание, где находится.

Из чьей-то сумки одуряюще пахло копченой колбасой.

За окном тянулись мокрые кусты, грязные лохмотья травы стойко торчали вдоль обочины, из канав выглядывали тонны лома - от дырявых ведер до обгорелых автомобильных остовов. Выпадая из преобладающего серого цвета, появился и тут же исчез безумно-розовый магазинчик.

С надсадным воем автобус нырнул под горку. Ивы склонились к заболоченному ручью, жижа из-под колес щедро обдала зазевавшуюся девчонку - мелькнули её круглые глаза; раскрылся навстречу посеченный дождиком грустный пруд, и, заскрежетав всеми деталями, автобус, наконец, встал у железного вагончика остановки. Проржавевшую и покосившуюся конструкцию установили на пригорке не иначе, как ещё во времена культа личности.

Денис выволок под холодную морось огромные сумки, остановился в нерешительности, подняв плечи к ушам. Теть-васин дом - третий от пруда. Вон та облупившаяся зеленая крыша, что виднеется за обгорелыми развалинами. Это у кого же пожар был, у Ирки-пьяницы, что ли?

Здесь тоже было грязно. Не то слово - страшно было наступить в глубокую, по щиколотку, рыжую мерзость. Денис беспомощно огляделся, но за покосившимися заборами в мокрых огородах не было ни души, только окна в домах и домишках серо пялились на приехавшего.

Прогрохотал мимо заляпанный сверху донизу самосвал, ухнул под горку, трясясь на разбитом асфальте. Денис тяжко вздохнул, повыше приподнял сумки и шагнул в разжульканную глину.

Возле зеленой калитки кое-как вытер ботинки о мокрую траву: к рыжей грязи тут же добавились полосы черной, торфяной. Просунул между рейками руку, отодвинул щеколду, побрел к дому. Дождик радостно принялся смывать грязные следы с неровных плит дорожки.

– Дениска! Батюшки, ты что ж не предупредил-то? Я бы хоть пирогов спекла.

– Здрасьте, теть Вась. Я Лешке компьютер старый привез.

Звонкая струйка падает из желоба в ржавую бочку.

За четыре года тетка Василина, кажется, не изменилась совсем: так же глядела по-боевому, так же мельтешила на кухне, успевая одновременно лепить рогатые вареники, помешивать наваристый суп, звякать тарелками в тазу с мыльной водой. Денис шлепнулся на ободранную табуретку, вытянул ноги, вяло отвечал на вполне ожидаемые теткины вопросы.

Ну да, нормальная работа. Да ничего так платят, хватает пока. Дорого, ага, но это, смотря где отовариваться. Не, не надумал, да ладно тебе, теть Вась, успею еще жениться, какие мои годы. До понедельника побуду, если не прогонишь, Лешке настрою все, покажу...

Рыжий таракан шустро промчался по половице, исчез в щели под порогом.

– А у нас дед Евсей помер, год тому.

– Знаю, Лешка говорил. Ему ж за 70 было вроде?

– Семьдесят третий шел.

Помолчали. Денис вспомнил некстати, что дед Евсей всегда был отчаянным болельщиком: нервно курил перед стареньким телевизором, тушил окурки в горшке с толстым кактусом, страшно матюгался и хлопал дверями, если любимой команде случалось пропустить мяч. За кого дед болел, почему-то не вспоминалось, и от этого в мыслях поселилась некая неуютность.

Курил дед, кстати, до самой смерти.

– Хорошо он умер, - продолжала тетка, и Денису почудилась в ее голосе странная нотка: точно сама себя уговаривала. - С утра огурцов нарвал, целое ведро. В том годе огурцы хорошо родились. Потом грит, что-то устал я, Вася. На диванчик лег, а я в огород, в магазин потом ходила еще. Домой пришла, а он и отошел уже.

Дениса всегда смущало это деревенское спокойное отношение к смерти. Сам он в таких разговорах испытывал неловкость и старался отмалчиваться.

– А у нас карьер теперь возле Сычевки, глину копают. Грязи понавозили всюду, ироды! Мы летом, и то в магазин в сапогах ходили.

– Погорел-то кто? Ирка, что ль?

– Ирка, весной еще. У ней жилец был, тоже пьяница. Говорят, он и пожег. Заснул с папиросой, и на тебе. Ночью полыхнуло, мы боялись, к нам перекинется, но, слава богу, обошлось.