Линн Абби - Взлет и Падение Короля-Дракона

Полуэльф знал это состояние, потому что с ним уже такое случалось, и не один раз, а целых два. Он сбросил свою неприятно пахнувшую одежду за комнатой и прополз последние расстояние до своей койки на четвереньках. Его голова работала не слишком хорошо, но казалось совершенно ясно, что он никогда раньше не чувствовал себя настолько больным, глупым и пьяным. Если бы ему дали выбрать между смертью прямо сейчас и поддерживанием стен и живота до рассвета, Руари без колебаний выбрал бы смерть.

Так что его вполне можно простить, когда он решил, что женщина, внезапно появившаяся в дверях его закутка, была приведением, которое пришло объявить ему о вечности.

— Сохраняй и зашищай, — пробормотал он, конец молитвы друидов, первые слова которой он забыл.

Уперевшись пятками в матрац, Руари толкнул себя назад, но его ноги были слишком слабы, а стены красно-желтого дома Павека были сделаны из обожженных кирпичей, а не сплетены из камышей, как стены его хижины в Квирайте. Смертельный ужас охватил Руари, когда она подошла к койке и положила удивительно теплую — для мертвых — руку ему на бедра.

Ужас был не тем, с чем пропитанный вином желудок Руари мог сейчас справиться. Он сделал отчаянный боковой выпад.

Смерть подхватила его прежде, чем он грохнулся на пол.

— Ты не должен пить так много, — упрекнула она его.

Смерть пригладила его мокрые волосы за ушами — жест, который Руари не оценил. Предполагалось, что уши должны быть одинаковы , но у него они не были. Одно из было более острое, более эльфийское, чем другое. Он попытался скрыть этот дефект; но она схватила его руку прежде, чем он схватил свои волосы.

— Расслабься, — сказала она, поднимая его руку. — Так ты почувствуешь себя лучше. — Она прижала свои губы к костяшкам его пальцев.

Очень теплые губы.

Очень теплые и расслабляющие губы.

Руари почувствовал себя легче, чем мгновение назад. Живот стал поспокойнее, комната больше не угрожала закрутиться, как бешенная, вперед или назад. Он запротестовал, когда она освободила его, но она сделала это только для того, чтобы расшнуровать свою сорочку. Он увидел серые круги вокруг ее щиколоток, открывающие мягкие линии, которые светились в лунном свете.

Руари встал на колени, легко балансируя на узловатом матраце. Когда он приветствовал ее, в его движениях не осталось и следа от пьяной неустойчивости.

— Если ты не смерть, — прошептал он ей в ухо, — то кто ты-?

— Шшш-ш, — ответила она, заключая его в свои объятия.

Обхватив друг друга, они нырнули в объятия кровати.

Спустя какое-то время Руари показалось, что он летит высоко над городом.

Павек и не пытался заснуть, даже не пошел в кровать. После того, как пробил полночный колокол, и все его домочадцы наконец уснули, он взял лампу и ящичек со свитками Хаману, и отправился в атриум. Сев там, где сидел король Урика, замаскированный под юношу, Павек очистил место на заставленном едой столе и развернул свитки пергамента.

Отложив в сторону те, которые он уже читал, он начал с размашисто исписанных листов пергамента, о которых король сказал, что они содержат правду. Останавливаясь только для того, чтобы долить масло в лампу, когда ее свет начинал мигать, он прочитал, как Ману стал Доблестным Воином и как этот Доблестный Воин очистил Атхас от троллей. Воздух стал холодным и восточный горизонт начал слегка розоветь, когда Павек дошел до последних слов: ответственность за геноцид пала именно на меня, Хаману. Его сердце стало еще холоднее.

Не так давно, когда он перевязал руку Короля-Льва, Хаману сказал ему, что никакой смертный не может даже представить себе его внутренний мир и, тем более, осудить его. Когда он свернул последний лист пергамента и положил его в ящичек, Павек попытался сделать как то, так и другое, и не сумел. Он не смог представить себе силы, которые преобразовали молодого человека, почти мальчика, пришедшего вечером в его дом, в могущественного Доблестного Воина, который стоял и молчаливо смотрел, как последние тролли не говоря ни единого слов шли к смерти. И более того, он не мог вообразить, как этот мужчина — несмотря на листы пергамента Павек продолжал думать о Льве Урика как о мужчине, и даже больше, чем раньше — не сошел с ума.

А не зная этого, и не будучи абсолютно уверен, что Хаману нормален — по меньшей мере в том смысле, в каком смертные считают мужчину нормальным — Павек не мог судить своего короля, своего повелителя и — Прихоть Льва — своего друга. Он с полной уверенность мог судить о Раджаате, который был большим злом, чем все Доблестные Воины вместе взятые, но у него не было ни малейшего основания для осуждения Хаману.