Евгений Филенко - Дочь морского бога

ничего у нас не выйдет». — «Ну, знаешь… Мотаться за тобой в Прозрачный — неблагодарное занятие! Письма писать я тоже не мастер, вот докладные и служебные — это сколько угодно. Кстати, сколько человекодней я должен буду затратить на это „начало"? Может быть, составим график? Примем повышенные обязательства, встречные планы? Я готов даже на сверхурочные, а за выходные полагается двойная компенсация…» — «То, чего ты хочешь немедленно, в любви не главное. Вообще к любви не имеет никакого отношения. Просто любовь дарит этому занятию недостающую ему чистоту…» — «Прекрасные слова. Хотя теперь ты себе противоречишь. Еще недавно ты относила сие действо к атрибутике любви. Но, знаешь ли, нет времени на прелюдии. Жизнь коротка, надо многое успеть. Да и торчание под твоими окнами в Прозрачном сулит мне лишь то, что на работу я приду не выспавшись. А мне по штатному расписанию надлежит иметь ясную голову. И потому давай расставим акценты. Я предлагаю себе дружбу. Ты предлагаешь мне любовь. Возможны ли компромиссы? Или мы называем разными именами одно и то же?» — «Не знаю…» — «Тогда поедем ко мне домой и обсудим эту проблему в комфортных условиях. А то я что-то озяб в своем плащике, да и у тебя носик неестественного цвета». Ева остановилась. Я тоже. Мы забрели куда-то в заросли непуганного мокрого бурьяна, и ногам моим было мерзко и сыро. Подол синего Евиного платья потемнел и прилип к ее коленям. «Не поеду я к тебе, — сказала она. — Какие там компромиссы? Ох и здорово у вас всех получается прятаться за словами!» — «Зачем же обобщать? — сказал я раздраженно. — Не хочу хвастать, но ты у меня не первая, и со всеми твоими предшественницами я сохранил дружеские отношения». — «Я у тебя никакая. Ты не успел занести меня в свой список». — «Послушай, у меня возникло одно страшное подозрение… Мне даже неловко его высказать. Если у тебя такие взгляды… Быть может, ты вообще девочка?!» — «Нет. Я всего лишь дочь морского бога». Я засмеялся. «Любопытно. И сколько же тебе лет?» — «Пять тысяч». — «И ты все это время ищешь любви?» Я положил руку на ее плечо, дотронулся пальцами до тонкой мраморной кожи на шее. «Ладно, богиня, — сказал я. — Нынче же напишу тебе письмо, а в понедельник приволоку на работу охапку гладиолусов и вывалю тебе на стол. Едем ко мне, а?» Она помотала головой. Из-под черных стекол текли слезы. «Да черт же побери! — рявкнул я. — Дадут мне наконец посмотреть, какие у тебя глаза?!» — «Не смей, — сказала она, всхлипывая. — Ты же не любишь меня». — «Это что, у тебя такое табу?» — «Предрассудок. Пережиток буржуазной морали…» — «Ну уж нет. Желаю видеть!» — «Что ты пристал? — Она оттолкнула мою руку. — Заладил одно и то же: „Гюльчатай, открой личико…" Не крокодил, говорят тебе. Живи спокойно. Ищи новых подруг». — «Это дело принципа», — сказал я и ухватился-таки за ее очки. «Ну, как знаешь…» — промолвила она устало.

У нее были невероятные глаза. Большие, удлиненные, с небывалыми золотыми зрачками в окаймлении темно-янтарной радужки. Они мерцали — не то от слез, не то от божественного ее происхождения. Они сияли, вбирая в себя и этот замызганный парк, и этот промозглый утренний мир, и меня заодно.

«Господи, да ты и впрямь дочь морского бога!» — сказал я и привлек ее к себе.

Вернее, хотел сказать. Хотел привлечь.

Потому что внезапно ощутил, что не могу пошевелиться.

«Прощай, сатириск, — произнесла Ева печально. — Ты был хорош. Ты старался изо всех сил. Молоденькие нимфочки не устояли бы. Но меня зовут Эвриала».

Она уходила прочь. А я даже не мог окликнуть ее, закричать, просто заплакать. «Вот тебе, бабушка, и вакханалии», — подумал я.

Все это ерунда. Я давно уже свыкся со своим положением. Мне было плохо лишь в первые сутки. Очевидно, изменение образа бытия влечет и быструю перестройку образа мыслей. Я не испытываю никаких неудобств. Мне хорошо и спокойно тут стоять. Поза естественная, выражение лица натуральное. Между прочим, одежда тоже окаменела, за что я чрезвычайно признателен Еве. Было бы" крайне неприятно, если бы она об этом не позаботилась. Мои шмотки скоро истлели бы под дождями и ветрами, и торчать бы мне нагишом, бросая вызов общественной морали. А так все прилично. Нет, что ни говорите, взгляд горгоны — могучее оружие. Зря мы, сатириски, его недооцениваем.

Я не питаю к ней ненависти. В конце концов, она лишь поквиталась со мной за обиды всех женщин. Хотя не думаю, что женщины ее на то уполномочили. Вряд ли они сами считают себя обиженными. Я не навевал им иллюзий, а значит — и разочарования были невелики.