Константин Кривчиков: Дочь Озара

Пришлось общине, невзирая на холодное зимнее время, перебираться на новое место, подальше от агрессивных чужаков. Едва ли не половина сородичей 'бородача' погибла тогда за время перехода. А через какое-то время те женщины, что оставались тогда ночью с вариями, стали рожать странных бледнокожих детей с узкими лицами и продолговатыми глазами. Дети эти жили не долго, почти все очень скоро отправились в айки…*

И потом, хотя и крайне редко, происходили встречи с чужаками. Правда, эти незнакомцы были почти своими и ничем не отличались от сородичей охотника: ни цветом кожи, ни повадками, ни оружием. Поэтому обходилось без серьезных драк: долго стояли друг против друга, орали, махали дубинами — и расходились, убедившись в равенстве сил.

Чужие они и есть чужие — у каждого своя дорога. Зверь не зверь, враг не враг, но непредсказуем и опасен. И вот — свалилась на его голову. Какой свалилась? Забыл? Добычу украла! Нет, надо было ей черепушку размозжить!

'Бородач' не видел тех злых 'других людей' со светлой кожей, но 'рыжая' своей внешностью растревожила воспоминания о рассказах сородичей. Охотник тяжело задышал, откуда-то из глубины груди плеснула в лицо ярость. Но вяло плеснула, без куража.

А может, оставить ее тут, пусть сама выкручивается, лягушка? Он опустил голову: да, глубоко и высоко. Не выбраться ей — и так уже качается, еле на ногах стоит. Одна кожа да кости — а удирала-то как, где силы взяла? И опять что-то шевельнулось в груди, но уже совсем иное и настолько непонятное, что мужчина в изумлении повел носом. Вроде никаких новых запахов он не улавливал, тогда что же это такое с ним происходит?

Ему были хорошо знакомы, 'бородач' даже умел их различать, такие чувства, как удивление, тревога, гнев, ярость… Иногда он радовался — например, во время удачной охоты или когда возвращался после отлучки на стоянку, к костру, и его встречали довольные сородичи. Но то, что он ощущал сейчас, совершенно не походило на знакомые доселе реакции и впечатления. Настолько не походило, что 'бородач' растерялся. Неужели в ней, чужачке, причина?

Глупость какая: баба, она и есть баба. Ишь, нахохлилась: замерзла, что ли? Не фиг без шкуры выпендриваться. Разумеется, не совсем так и то, но что-то похожее по смыслу думал наш мужественный, брутальный охотник. Он попытался разозлиться на тупую дармоедку, доставившую ему столько хлопот, но не получалось.

Свалится ведь вниз, как пить дать, свалится! А там — ого-го! Костей не соберешь. Взгляд 'бородача' остановился на маленьком кулачке женщины, судорожно сжимавшем, у самого корня, прутья куста… Внезапно отчего-то защемило в носу. Мужчина почесал всей пятерней широкий приплюснутый нос с вывернутыми ноздрями, затем поморгал — песчинка, что ль, попала?

'Рыжая' молчала и снова смотрела в никуда, вбок. На небе меж тем собрались тучи, потемнело. Внезапно вдоль склона прошел резкий порыв холодного, сырого ветра. От неожиданности женщина вздрогнула и заскулила: тихонечко совсем, словно и не хотела, чтобы ее услышали, а для себя. Или про себя. И, продолжая поскуливать, робко взглянула в насупленное, заросшее густыми темными волосами, лицо охотника. И он, почувствовав этот ищущий, жалобный взгляд, с непонятной для него самого робостью, будто опасаясь чего-то, тоже посмотрел женщине в лицо.

И такие у нее были огромные, обреченные, плачущие глаза — и впрямь, как у раненной косули. Такие глаза были у нее, что… Мужчина наклонился и протянул раскрытую ладонь…

До начала грозы они успели спуститься вниз и спрятаться от проливного дождя под навесом огромного наклоненного валуна. Гроза разгулялась не на шутку: сильными резкими порывами налетал ветер, захлестывая под валун водяные струи; периодически грохотал гром, следом за ним черно-фиолетовое небо разрезали вспышки огромных молний — первобытным людям чудилось, что грозные гигантские стрелы летят прямо в них. При каждом раскате грома 'рыжая' судорожно вздрагивала и изо всех сил прижималась своим худеньким телом к мощному торсу охотника, словно пытаясь спрятаться за ним от гнева и пронизывающей сырости разбушевавшейся стихии. Голова 'рыжей' лежала на груди 'бородача', его левая рука прикрывала спину женщины, а правой ладонью он осторожно проводил по рыжеволосой макушке, как будто заучивая новое для себя движение…

Так они сидели, два обитателя Каменного века: бородатый охотник-дикарь и маленькая рыжая женщина. Грязные, измазанные кровью от сырого мяса недавно съеденной птицы, пахнущие потом и звериной шерстью… Пережидая грозу под укрытием огромного камня, они обнимали друг друга, чтобы поделиться тем немногим, что они тогда имели — теплом своих тел. А со всех сторон их окружал страшный, неизведанный и непредсказуемый первобытный мир.