Татьяна Апраксина - Дым отечества

Нужно бежать и самому, точно, узнать, что произошло — и что происходит сейчас. А уж потом можно, по обстановке, картинно падать Марии в ноги на ближайшем выходе, моля о прощении, убраться к своим на границу и что-то делать уже оттуда — или искать новых союзников, потому что вряд ли даже в партии Конгрегации многим нравится, что Мерей остался единственным хозяином в стране. На свободе есть пространство для маневра. На свободе… Попросту — хотелось свободы, неба над головой и земли под ногами, ветра вместо стен. От этого желания все финты и строились. Оттого, может, и казалось,

что с юга грозит беда, что нужно вырваться и оглядеться, что не стоит слишком уж опасаться немилости. Хотя один раз, надо признать, он уже ошибся насчет Марии, а вспоминая «королеву альбийскую» — не один, конечно. Нелепо как-то выходит. Только выдохнешь, только уверишься, что понимаешь Марию — и на тебе, как гром среди ясного неба, очередной фокус… А еще за этим фокусом может кто-то стоять. Причем, с любой целью, от политики или мелкого конфликта до желания сделать бескорыстную гадость тому, кто слишком вознесся. Право же, дураков-арендаторов, заваривших кровную вражду поколения на три из-за вороньей груши на меже, понять проще. Груша все-таки. Ценная собственность. Пироги печь и перри варить. Между прочим, хорошая вещь, перри, куда там сидру. Еще Плиний писал. Кажется, он Плиния и цитировал, когда представлял то дело в суд… Судья и присяжные резоны оценили, и, разобрав, сколько народу уже убито за ту грушу, приказали дерево срубить, несмотря на то, что оно в самый сок вошло, а двух особо отличившихся воителей — повесить. Ну а уж дальше Джеймс своей властью нажал — и петлю обоим на пять лет каменоломен заменили. Выживут, авось умнее будут. А с семей обещание за вмешательство взял — дело это закопать… вдруг подействует. Но все-таки, все-таки у них там хоть какой-то смысл был. Хоть какая-то выгода. Окно выходило во двор, решетка держалась на солидных железных шпильках, и надави на нее плечом изнутри, высадишь, и если подхватишь, прыгая вниз, а не загремишь о камни, то в конюшне, внизу, ждет подкупленный стражник с плащом, и лошадь у него оседлана. Знают об этом немногие, но числом чуть больше, чем надо; а вот если решетку высадить плечом, но уронить — и она загрохочет, то стража вбежит в комнату, чтоб поинтересоваться, что творится, и вот про то, что один из двух стражников подкуплен, не знает никто. Оглушить, связать, раздеть — и выйти вон. Подкупленный мало чем рискует, его оглоушили первым, да и никого не удивит, что Джеймс Хейлз справился с двумя. Караулы проверяли четверть часа назад — по собору. И следующая проверка еще через два с четвертью часа. Времени даже больше, чем нужно, но в таких делах разумно скопидомничать, скаредничать и осторожничать. Мы спокойно, не торопясь, пройдем по коридору — что за диво,

стражник обходит этаж, мы свернем налево, за угол, и уже тут наденем желтоватую, а некогда белую, повязку дежурного, одного из пяти, обходящих сегодня крыло. И уже в этом виде спустимся по лестнице и выйдем во двор — а двое у дверей только вскинутся и спросят слово на сегодня, а то дежурного не спросишь, так он же тебе сам голову и оторвет за небрежение. А дальше — конюшни и перепугавшийся сначала паренек. И все прекрасно… кроме грома и грохота у ворот, и стука, и крика про королевский приказ. Значит, знали. Знали и ждали; но не воспользовались побегом, чтобы убить — или пока еще не воспользовались? Мгновение размышлений, густое и мерзкое, растянулось как сопля. Шума много, со всеми не справиться: из оружия — паршивенький, местного железа, меч стражника, этим только свиней колоть, домашних. Пробиться не выйдет. Прятаться тут негде — двор и конюшни обыщут первым делом, снаружи уже наверняка все оцеплено. Заберешься на стену — и спрыгнешь прямиком на копье, нет уж. Но если замыслили избавиться — то драться вообще нельзя. Зато можно… вот это можно — тем же путем, пока еще тюрьма не встала на уши, пока еще всей страже не велели построиться во дворе, вернуться к себе в камеру.

— Это у вас тут обычай — по ночам будить? А это еще что такое на полу валяется? Для камыша крупноваты и воняют как-то…

— Да, господин граф, — шорох длинного платья, острая бородка, острые, яркие глаза, Мейтленд из Летингтона, королевский секретарь. Весело у нас лежат карты,

если он по таким делам ночью ездит. — Вы совершенно правы. Это место не содержат в должном порядке. Ее Величество также будет немало огорчена, ибо даже с теми,