Людмила Безусова: Как лист осенний...

А в том, что место "странное" девушка уже убедилась. Эта ненормально круглая полянка, по всему периметру заваленная буреломом — никаких следов тропинки, по которой они пришли сюда, и в помине нет. Избушка-обманка, функционирующая сама по себе — даже без хозяйки на плите всегда есть горячая еда, в громадных кувшинах налита свежая вода, печь горит, не прогорая, без добавления дров. В комнатах — чистота, как говорят в народе, плюнуть некуда, и это несмотря на то, что ходят в доме, не разуваясь. Свечи в подсвечнике, волшебным образом загорающиеся с наступлением темноты, пустая круглая клетка, свисающая с потолка на длинной витой цепи, накрытая темной тканью. Милка сама убедилась — клетка неизменно пуста, но заперта снаружи на защелку. Для кого же тогда внутри миска с водой и кусочек лепёшки? Свеженькой! Девушка несколько раз просовывала палец через прутья и проверяла. Все время свежая! Она и сама чувствовала себя здесь, как в клетке.

Мерное покачивание кресла-качалки, которое Милка вчера с таким трудом выволокла на улицу, успокаивало. Назад — голубой кусочек неба над головой, вперёд — хитрое переплетение сухих веток в рост человека. В голове, как заезженная пластинка крутился отрывок случайно услышанной песни:

Не дают мне больше интересных книжек,

И моя гитара без струны —

И нельзя мне выше, и нельзя мне ниже,

И нельзя мне солнца, и нельзя луны.

Мне нельзя на волю — не имею права, -

Можно лишь от двери до стены.

Мне нельзя налево, мне нельзя направо —

Можно только неба кусок, можно только сны.

Три метра вытоптанного двора в любую сторону от дома — ни цветочка, ни огородика — и упираешься носом в груду хвороста. Безнадега! Как Дарья здесь живет одна — кур бы завела, что ли, или козу! Милка толчком ноги застопорила мерное движение кресла и с ненавистью уставилась на завал, прожигая в нем взглядом дыру. Куда там, этот забор и граната не возьмёт! Ровные струганные доски пригнаны плотно-плотно, даже калитка узнаётся только по едва видимой щели и навесному замку без малейших следов ржавости, как будто им частенько пользуются.

Девушка вскочила: — "Выход?"

Из-за забора раздался рвущий душу отчаянный вопль.

"Дарья!" — Милка, не думая ни минуты, дернула замок, дужка которого легко выскользнула из проушин, и, выскочив за калитку, побежала на крик. Не успела она пробежать и пары метров, как в лесу опять воцарилась безмятежная тишина, заполненная шелестом ветра в постанывающих кронах деревьев, беззаботным пересвистом суетливых птах, шорохом листьев, потревоженных падающей сверху шишкой. Кто же кричал? Беглянка беспомощно оглянулась — ни забора, ни избушки, ни полянки. Она кинулась назад, недалеко ведь ушла! Ничего — лес, обычный лес и даже не очень заросший. Милка побрела вперёд, может, ноги куда и выведут.

Солнце стремительно падало за горизонт, приближалась ночь, а впереди….

Девушка поёжилась: — "Ну, и что делать? Что, что! Ночлег искать надо, а где? И чего тебе на месте не сиделось…", а глаза уже высмотрели промоину между корней громадной ели, ветви которой свисали почти до самой земли. Милка, поколов руки и спину иголками, полезла под ненадёжный кров. Повозилась, устраиваясь, вроде ничего, сойдет, надо только вылезти, веток наломать, прикрыться от утреннего холода и для маскировки. Притащив ворох лапника, кинула часть под седалище, другой укрылась, а пока копошилась, стало совсем темно. И страшно. Затаив дыхание, она сидела в своём укрытии, думая о том, что ни за что не заснёт, и сторожко вглядывалась в темноту. Хруст ветки совсем близко вогнал её в ступор — невнятная фигура возникла рядом с елью, раздвинула колючие ветки. От едкого животного запаха защекотало в носу. Девушка едва удержалась, чтоб не чихнуть, зачарованно уставившись в человеческие глаза на звериной морде. Лесной житель, беззвучно присев перед сжавшейся в комочек Милкой, протянул руку к девушке. Она обречённо закрыла глаза — мохнатая лапка ощупала лицо, мягко пробежалась по волосам, любопытствуя, ощупала плечи и быстро отдернулась, коснувшись груди. Её обладатель, зашипев, отпрянул назад, выпустил клуб пара из ноздрей и, возмущенно тряся головой, медленно отступил в темноту. Милка осталась одна. Слава богу! Сердце отплясывало фламенко, его дробный перестук отдавался в голове, а ноги тряслись сами по себе. Кто следующий?

Милка думала, что ожидание неминуемого конца никогда не кончится, и эта ночь точно будет для неё последней. Воображение рисовало кровавые картины смертного пиршества, где главным блюдом будет, конечно, она, вот только с количеством и видом пирующих Милка никак не могла определиться. Так и мучалась, решая — то ли это будет стая волков, то ли ещё какая нечисть лесная, пока мозг, не в состоянии определиться, отключился на неопределённый срок, погрузив свою хозяйку в глубокий беспробудный сон.