Сергей Костин - Охотник за бабочками 3

Следом за ними, почему-то жутко визжа, затопотали на выход загорелые красотки. Я даже залюбовался. Такого не увидишь ни за какие деньги. Штук двадцать профессиональных моделей, с общепринятыми параметрами сто восемьдесят, сто двадцать и сто восемьдесят, сотрясая лунную станцию, пытаются выбраться через узкие двери. Пионюзеры жутко веселились.

Затем, сославшись на дела, как-то незаметно рассосались галактические бизнесмены. Куда они рассосались, одному богу известно. Но такова их сущность.

Последними гордо удалились бесшабашные дети в зеленых галстуках. Поглядывая на теряющую сознание училку, они вручили мне памятный значок, повязали на шею галстук и подарили открученную от кассовой будки серебряную табличку с грозной надписью «Не стучать. Перенастройка».

Из всей компании, которая только что пыталась выудить у меня государственные тайны, осталась кассирша. Запертая на целые сутки в своей будке, она втиснулась в дальний угол и дрожала так, что лунная станция сотрясалась как при десятибалльном землетрясении. Глупая. В том же самом законе, который я только что процитировал, ясно сказано, что на выполняющих должностные обязанности служащих зачитанные пункты о наказаниях не распространяются.

Хотя, может быть я и ошибаюсь.

— Так что там с одним билетом любого класса в российскую область? Кассирша мелко затрясла головой.

— Билет давай, говорю, — порой бывает очень трудно разговаривать с гражданами, имеющими официальный статус. Приходиться и покричать, — И панаму отдай. Заразная она.

Первой в окошко прилетела, естественно панама. Следом за ней посадочная карточка. Вот что значит, вежливость.

Я, как честный гражданин, хоть и не имеющий официального статуса, бросил в кассовое окошко пачку брюликов. Как раз столько, сколько стоит билет до российской области. За минусом стоимости помятой панамы, естественно. А кто знает, сколько стоит моя выцветавшая под многочисленными солнцами панама, тот не удивиться узнав, что купил я билет практически за бесценок.

Естественно, ни о каких полетных удобствах речи не шло. Добрая душа выдала мне билет в автоматический почтовый челнок. Груда железа, способная перевозить исключительно тюки с почтовыми дискетами. Но нам, охотникам, не привыкать. Летал в кораблях и похуже.

Устроившись в самом безопасном месте челнока, в спасательной шлюпке, я обнял контейнер и закрыл глаза. Лучший способ перенести неприятный полет, это проспать его. В случае чего, совершенно моментальная смерть. Это если не сработает спасательная программа. А если и сработает, то ничуть не лучше. Не станут же, в самом деле, организовывать спасательную команду ради одного человека. Тем более, что этот человек не гражданин. А всего лишь урод.

Таких, как я, называют уродами. Не замечают на улицах. А если и замечают, стараются поскорее отвести глаза. По возможности, перейти на другую сторону, пересесть на другое место. Лишь бы мы, уроды, не смогли заметить в глазах внезапного страха и неприязни.

Смущаются, делают вид, что их интересует какого цвета небо. А оно всегда серого цвета, это неприветливое небо Земли. Всегда серого. Как и их глаза. Как и их мысли.

Мы не обижаемся. Мы привыкли. Земля и ее серое небо, всегда были неприветливы к нам, к уродам.

В древней Спарте нас сбрасывали со скал. В средние века сжигали на кострах. Чуть позже, стыдливо прятали за толстыми стенами больничных казематов. Так было всегда. Тысячу лет назад, две тысячи лет назад. И даже те последние несколько сот лет, когда Земля нашла во Вселенной формы гораздо уродливее нас. Но каракули ребенка навсегда останутся каракулями, тогда как мазня взрослого человека может стать искусством. Мы, уроды, остались для человечества детскими каракулями, с которыми просто приходится мириться. Потому, что мы уроды.

Вступление.

Мокрая. Сырая. Противная. Только так можно охарактеризовать планету, на которой мне предстояло выполнить последний, весьма секретный и очень сложный контракт. В данном определении нет ничего особенного. Во вселенной достаточно мало планет, которые на все сто процентов покрыты водой. Ближайшая твердая поверхность находилась на глубине четыреста метров от поверхности стопроцентного океана.

Согласно пояснительной записки заказчика, в толщах воды меня могло ожидать все, что угодно. Начиная от неприятностей, и заканчивая неожиданностями. С высоты бреющего полета челнока я ясно различал, как поверхность планеты буквально бурлит от переполнявших ее страстей и голодных водообразных. И лезть, вернее нырять в глубину, мне совершенно не хотелось.